Книга В путь-дорогу! Том I - Петр Дмитриевич Боборыкин

Да зачѣмъ брать мамзель; она сама ею будетъ заниматься, учителя ходить станутъ.

— Такъ вы втроемъ и будете проживать, точно молодой баринъ съ барыней, — проговорила старушка шутливо. — Ты смотри, Боря, тетка-то видишь какая красавица… ты больно-то на нее не засматривайся: ученье-то на умъ не пойдетъ.

— Что же, няня, — отвѣтилъ Борисъ улыбаясь: — вѣдь поневолѣ заглядишься, коли хорошенькая… И потомъ, точно испугавшись, оьъ прибавилъ: — мы Машей будемъ вдвоемъ заниматься. Вотъ что я тебѣ хотѣлъ сказать: чтобы тебѣ теперь за Машей не присмотрѣть? Какъ бы это хорошо было! Ты какъ объ этомъ думаешь?

— Я-то? Я, пожалуй, съ моимъ удовольствіемъ: на ногахъ еще хожу бодро, да какъ Софья-то Николавна…

— Помилуй, она будетъ очень рада. Вѣдь ты сама знаешь, при Машѣ никого нѣтъ; дѣвчонка при ней, Варька… все это безпорядокъ… Тебѣ, вѣдь, всегда хотѣлось нянчить Мяшу?

— Какъ же не хотѣться, извѣстно хотѣлось. Вотъ ты меня и гонишь отъ себя, — прибавила она улыбаясь: — только въ гости къ тебѣ буду ходить.

— Да это еще не все, няня, я ня тебя еще должность взвалю…

— Это какую?

— Ты у насъ и экономкой будешь.

— Когда же я успѣю, что ты! Какъ же можно одному человѣку?

— Да какое у насъ хозяйство, всего-то двое. Нѣтъ, ты уже не отказывайся. Мнѣ изъ тѣхъ старухъ никто не нравится. Пожалуйста.

Борисъ началъ цѣловать старуху.

— Да ну, инъ Богъ съ тобой! Какъ прикажешь, ты вѣдь теперь баринъ у меня, — говорила старушка веселымъ голосомъ, пятясь назадъ.

Послышался стукъ.

— Это ты, Яковъ? — спросилъ Борисъ.

— Я-съ, — отозвался Яковъ за дверью: — умываться прикажете?

— Войди, войди. Ну, няня, ты сходила бы туда, къ Софьѣ Николаевнѣ; узнай, что она пьетъ по утрамъ: чай или кофе?

— Хорошо. Только вотъ что, долговязый: Фицка-то теперь такъ запыхалась, что у ней ничего не допросишься.

— Ну, ужъ ты тамъ какъ-нибудь распорядись.

Мироновна ушла. Явился Яковъ съ умывальникомъ и полотенцемъ. Борисъ, умывшись и оправившись, подумалъ о бабушкѣ.

Яковъ доложилъ ему также, что Пелагея Сергѣевна приказывала на счетъ кареты и почтовыхъ лошадей.

Борису казалось все невозможнымъ, что она такъ скоро соберется, да ему этого совсѣмъ и не хотѣлось.

«Пускай-бы себѣ жила,» думалъ онъ. Онъ боялся также какой-нибудь сцены, боялся не за себя, а опять за Софью Николаевну. Ему было-бы очень больно, еслибъ бабинька какъ-нибудь уколола ее; а этого онъ непремѣнно ждалъ, зная, что Пелагея Сергѣевна потому только не оборвала Софью Нпколавну, что сама стѣснилась.

«А впрочемъ что же,» прибавилъ онъ: «пускай себѣ поругается напослѣдокъ, вреда уже она никакого никому не сдѣлаетъ».

Въ окно спальни Борисъ увидалъ, что сарай былъ отворенъ и выдвинута большая четверомѣстная карета, желтаго цвѣта, въ которой еще покойникъ дѣдушка ѣзжалъ съ бабинькой въ деревню. Огромные козлы торчали въ высотѣ, покрытые кожанымъ чехломъ. Вокругъ кареты ходили кучера и осматривали ее.

Это напомнило Борису лѣто, когда весь домъ перебирался въ подгородную деревню, доставшуюся ему съ Машей.

Онъ подумалъ о томъ: какъ они будутъ тамъ жить лѣтомъ, какъ онъ кончитъ къ этому времени курсъ и, въ ожиданіи университета, проживетъ два-три мѣсяца со своей Машей и тетенькой, — будутъ ходить за грибами, кататься верхомъ. А тамъ. Москва, товарищи, полная, разнообразная жизнь. Все будетъ свѣтло, ново и заманчиво!…

— Чай будете кушать? — спросилъ его сзади глухой голосъ Якова.

Борисъ очнулся точно отъ сна. Голосъ Якова перенесъ его въ другой міръ, онъ оглянулся, и опять на этомъ креслѣ, на этой кровати предсталъ передъ нимъ образъ отца. Его мутные глаза, его дрожавшій, удушливый голосъ, его предсмертныя признанія — исповѣдь слабости… все воскресло въ этой комнатѣ. Вотъ тутъ, у кресла Борисъ писалъ письмо ей, этой чудной женщинѣ, какъ ее назвалъ отецъ и какъ Борису нравилось называть ее.

А Яковъ стоялъ въ выжидающей позѣ, не получая отвѣта.

— Спасибо, я послѣ напьюсь, — проговорилъ наконецъ Боритъ. — Прибери здѣсь, и ключъ отъ комнаты принеси ко мнѣ. Я буду наверху у Марьи Николаевны.

Борисъ заглянулъ сперва въ корридоръ. Онъ былъ-бы непрочь зайти къ бабинькѣ, но не рѣшился на это. Слишкомъ часто были, въ послѣдніе дни, безполезныя попытки смягчить отношенія. Вчерашняя сцена между нею и Софьей Николаевной была еще очень свѣжа. И теперь Борисъ нашелъ, что Софьѣ Николаевнѣ и не слѣдовало такъ прямо отправляться къ бабинькѣ.

«А какая она все-таки добрая», заключилъ онъ мысленно, и началъ подыматься наверхъ. Было еще рано Часы въ билльярдной пробили половину девятаго.

XI.

На площадкѣ онъ столкнулся съ Аннушкой; она несла платья въ комнату Софьи Николаевны.

— Тетенька проснулась? — спросилъ Борисъ.

— Давно-съ; онѣ одѣлись, пожалуйте, — отвѣтила Аннушка.

— А Маша здѣсь?

— У насъ, — отвѣтила Аннушка и посторонилась.

Борисъ вошелъ довольно нерѣшительно и остановился въ дверяхъ перегородки.

На диванѣ сидѣла Софья Николаевна, въ черномъ суконномъ платьѣ. На головѣ не было косынки. Волосы были зачесаны гладко и за уши заложено по одному большому локону. Только теперь Борисъ вполнѣ разсмотрѣлъ свою тетеньку. Ее нельзя было назвать брюнеткой, въ строгомъ смыслѣ. Волосы только на первый разъ казались совсѣмъ черными, и то спереди; коса была темнорусая, съ пріятнымъ отливомъ, густая, и свѣшивалась низко. Цвѣтъ кожи, бѣлизна лба, нѣжность и прозрачность ушей, — все это отнимало у ней ту рѣзкость типа, какая отличаетъ сильныхъ брюнетокъ. Но глаза были черные, глубокіе, такіе, что на нихъ нелегко было взглянуть пристально, а между тѣмъ они не смотрѣли строго. Ихъ выраженіе было необыкновенно молодое, отрадное, точно будто эти глаза говорили, что человѣку легко утѣшиться, когда они на него смотрятъ.

И Борисъ въ эту минуту дѣйствительно смотрѣлъ на нихъ и чувствовалъ себя утѣшеннымъ.

Когда онъ вошелъ, Маша стояла около Софьи Николаевны и показывала ей какую-то тетрадку.

Обѣ онѣ разомъ обернулись и увидѣли Бориса.

Маша сейчасъ бросилась къ нему. Софья Николаевна встала.

— Ахъ, Боря… здравствуй, — закричала дѣвочка, цѣлуя брата. — Вотъ ты какъ рано нынче! Хорошо спалъ тамъ, на новомъ мѣстѣ?

— Прекрасно, голубчикъ, — отвѣчалъ Борисъ и подошелъ къ Софьѣ Николаевнѣ, поцѣловать у ней руку.

— А вы какъ почивали, тетенька? — спросилъ онъ.

— Я вездѣ хорошо; я, какъ маленькая, — только-что прикурнула, сейчасъ какъ убитая… И сновъ никогда не вижу, — прибавила она улыбаясь.

— И вы всегда рано встаете?

— Всегда въ восемь я уже на ногахъ; а лѣтомъ гораздо раньше, часу въ шестомъ.

— А я вотъ лѣнюсь, — сказалъ Борисъ. — Вы меня отучите, пожалуйста. Мнѣ бы надо въ семь вставать, а меня Мироновна будитъ, будитъ и въ восемь насилу добудится.

— Ну, полно Боря, а вотъ, какъ папа боленъ былъ, ты совсѣмъ не спалъ. Онъ все