Книга Мартовские дни 1917 года - Сергей Петрович Мельгунов

бы действительно Керенский не вошел в министерство, не взял бы этого портфеля и без согласия Исп. Ком., то что было бы тогда с этим министерством?.. Там был бы московский депутат Маклаков, но если бы это было так, разве были бы арестованы все лица, арестованные сейчас, и было бы сделано то, что сделал Керенский, наш Керенский?»

И не только в северной столице, пережившей боевые дни. Старый революционер полк. Оберучев, прошедший во время эмиграции жизненную школу «свободных стран» – Швейцарии и Соед. Штатов, в киевских воспоминаниях говорят о том «вкусе» к предварительным арестам «в порядке целесообразности», который развился среди лиц, возглавлявших общественные организации. Толпа шла дальше и, подобно революционерам «Петербургской стороны», требовала подчас арестов «инакомыслящих».

III. Рискованный шаг милюкова

Похороны коалиции в Совете закончились около 6 ч. веч. (1 марта). После общего собрания, одобрившего по докладу Стеклова выработанное соглашение демократии с «цензовой общественностью», должно было состояться совещание представителей обоих исполнительных комитетов для окончательной формулировки «соглашения». И, быть может, несколько неожиданно незавершенное еще дело было оглашено Милюковым на перманентном митинге в Екатерининском зале – в тот приблизительно час, когда совершалось триумфальное шествие Керенского из зала заседания Совета в помещение Вр. Ком., т.е. еще задолго до окончания заседания Советов. Почему это сделал лидер «цензовой общественности?» Случайность? Радостное нетерпение, о котором говорит Мстиславский? Желание закрепить достигнутые результаты и получить представление об отношении к образуемому правительству со стороны «народных масс?» «В частности, быть может, – говорит Суханов, – Милюков желал проверить свое решение самого острого для него вопроса, способного послужить источником конфликта не только с Советом Р.Д., но и с его собственными, более левыми товарищами». Это был, конечно, вопрос о монархии и династии. Построение речи как будто не согласуется с подобным предположением. Вопрос о судьбе династии («самый существенный» в речи, как признает Милюков в написанной им «Истории») всплыл – по внешности по крайней мере – случайно в связи с репликами, которые подавались со стороны митинговой публики. Преждевременность разглашения «тайны», ключи к которой вез с собой Гучков, гораздо в большей степени надо отнести к тем гафам, которые вообще присущи были политической деятельности Милюкова и заслужили ему репутацию, по его собственным словам, «бога бестактности» («Рус. Зап.»). Если выступление Милюкова и было своего рода шахматным ходом, то направил его фактический уже вождь Врем. Ком. не в сторону своих «левых» партнеров, а в сторону «правых».

Днем второго марта политическая обстановка выяснилась с достаточной отчетливостью – опасность военного разгрома «революции» отпала. Каждый истекавший час говорил о необходимости замены суррогата власти, каким являлся Врем. Ком., правительством полноправным, ибо безвластие, наступившее после переворота, развращало даже самых благонамеренных солдат. Возможность превращения советского обращения в форму обязательного «приказа» ослабляла авторитет будущей власти – это, конечно, понимали все, независимо от содержания «приказа № 1». Ждать при таких условиях возвращения Гучкова и Шульгина не представлялось целесообразным. Вот почему в 5 ч. 45 м. дня в Ставку была послана за подписью Родзянко несколько предрешавшая события телеграмма следующего содержания: «Временный Комитет Г.Д., образовавшийся для восстановления порядка в столице, вынужден был взять в свои руки власть ввиду того, что под давлением войска и народа старая власть никаких мер для успокоения населения не предприняла и совершенно устранена. В настоящее время власть будет передана Врем. Комитетом Г.Д. Временному правительству, образованному под председательством кн. Г.Е. Львова. Войска подчинились новому правительству, не исключая состоящих в войсках, а также находящихся в Петрограде лиц императорской фамилии, и все слои населения признают только новую власть. Необходимо для установления полного порядка и для спасения столицы от анархии командировать сюда на должность главнокомандующего Петербургским военным округом доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно в глазах населения. Комитет Г.Д. признает таким лицом доблестного, известного всей России героя… ген. Корнилова. Во имя спасения родины, во имя победы над врагом, во имя того, чтобы неисчислимые жертвы этой долгой войны не пропали даром накануне победы, необходимо срочно командировать ген. Корнилова в Петроград».

Здесь нет даже намека на спорный вопрос о форме правления. Логически приходилось заключать, что в недрах Временного Комитета еще не был окончательно решен даже вопрос об отречении, поставленный в порядке дня. Так, по-видимому, и понял ген. Алексеев, доложивший Николаю II телеграмму Родзянко и испрашивавший разрешение на выполнение выраженного в ней «пожелания», во имя того, что в этом «может заключаться начало успокоения столицы и водворения порядка в частях войск, составляющих гарнизон Петрограда и окрестных пунктов». В кадетской группе, входившей в состав Врем. Ком., очевидно, не было колебаний в вопросе о неизбежности отречения. Припомним информацию Гронского в первый же день революции о провозглашении императором вел. кн. Михаила. По свидетельству Скобелева, который оказался соседом на одном столе в Таврическом дворце в ночь 27-го с Милюковым, последний ему сказал: «Чем бы все это ни кончилось, одно несомненно, с этим… (следует резкое слово в передаче мемуариста) у нас ничего не может быть общего». Шингарев первого марта категорически говорит французскому журналисту Анэ, что вопрос о династии уже не ставится: царь должен будет покинуть трон – как это произойдет, покажет будущее. На таком предположении и построена была вся агитационная часть речи Милюкова. Она была произнесена около 3 час. дня. Своему экспромту на случайном безответственном очередном митинге в стенах Таврического дворца Милюков придавал такое декларативное значение, что сам выправил, по утверждению Набокова, текст речи для печати. Таким образом, перед нами заверенный текст речи, довольно странной для оратора, который старался в эти часы спасти монархический принцип.

«Мы присутствуем при великой исторической минуте, – начал оратор. – Еще три дня тому назад мы были скромной оппозицией, а русское правительство казалось всесильным. Теперь это правительство рухнуло в грязь, с которой сроднилось, а мы и наши друзья слева выдвинуты революцией, армией и народом на почетное место членов первого русского общественного кабинета. Как могло случиться это событие, казавшееся еще так недавно невероятным? Как произошло то, что русская революция, низвергнувшая навсегда старый режим, оказалась чуть ли не самой короткой и самой бескровной из всех революций, которые знает история. Это произошло потому, что эта история не знает и другого правительства, столь трусливого и изменнического, как это ныне низвергнутое правительство, покрывшее себя