Книга Хрен знат 2 - Александр Анатольевич Борисов

по звукам, трижды ссыпалась в один и тот же карман.

— Значит, говоришь, сочинил? Пошли, почитаешь.

Я следом за Иваном Кирилловичем вышел на улицу. Мы были не первыми. По каменистой отмели, сопя, гарцевал шофёр: босой, с закатанными выше колен брюками. Под ногами натужно чвякало. То там, то сям, вздымались синие пузыри. Как я понял, этот дядька хотел утопить в речке свою промасленную фуфайку чтобы она как следует, вымокла, а потом завернуть в неё стеклянную четверть с холодной водой. Заткнутая кукурузною кочерыжкой, она стояла здесь же, на берегу, рядом с чувяками. На уборочной комбайнёры только так и спасаются…

— Что ж ты молчишь, забыл?

Ничего не забыл, просто не знал как в такой обстановке читать стихи. Ждал, когда главный редактор обернётся ко мне. Забыл, что работа со словом для него уже стала почти рутиной. Он делал её на бегу, в паузах одного и того же телефонного разговора. Сейчас он склонился над отдельно лежащим бревном, проверяя его ладонью на чистоту.

Так значит так. Глядя в его затылок, я прочитал скороговоркой, без малейшего выражения:

Слова поставить на весы,

Что сделать бусы из росы.

Слова — слова. Они просты,

Но тяжело сказать «прости».

— Как-как? — Главный редактор вздрогнул, повернулся ко мне всем телом. — Ну-ка медленней повтори!

Выслушав ещё раз, он присел на бревно, больше не беспокоясь о чистоте брюк, достал из кармана пачку сигарет «Лайка».

Я удивился. Вот уж не знал, что Иван Кириллович в молодости курил, а тем более, такое говно.

— Так что ж тебя, Саша, подвигло на эту тему? — спросил он с прищуром во взгляде, разгоняя рукой облачко дыма.

И я начал рассказывать про горсть вишни, которую без спросу сорвал за двором у соседки, а потом возвратил с повинной.

Главный редактор слушал с нескрываемым интересом, но в итоге сказал:

— Нет, что-то со «словами» не так. Уж слишком они какие-то взрослые. Будешь читать то, что письмом в газету прислал. Как его… красный отблеск…

— Закуски возьми! — крикнули из автобуса.

Я обернулся. С нижней ступеньки свисала брючина в сандалии, чуть выше виднелась пола пиджака и угол портфеля, укреплённый железными скобками. Судя по голосу, это был Александр Киричек, самый молодой из поэтов. Нога подавалась вперёд и назад, в такт ехидным словам, сказанным в три присеста:

— Да, сейчас!

— Килограмм колбасы!

— Если деньги останутся…

Иван Кириллович встал, отряхнул брюки, достал из кармана бумажник, не спеша изучил содержимое…

— Будешь гавкать, вообще никуда не пойду!

— Там мы куда-нибудь едем, или будем стоять⁈ — со своей стороны возмутился шофёр.

— Дядьку, ты хоть, не начинай! — обернувшись, отплюнулся Киричек. — Ладно, ладно, уговорили…

Гонец, или как у нас говорят, конь, наконец, ступил на тропу. Проходя мимо «дядьки», спросил:

— Не в курсе, что там сегодня дают?

Тот обиженно отвернулся, пронося мимо него мокрую фуфайку с водой.

— «Рубин», — сказал я. — Крепость пятнадцать градусов. По девяносто восемь копеек.

Сашка застыл на месте. Пользуясь случаем, главный редактор сунул в его карман заранее приготовленный рубль:

— На! Хоть хлеба купи…

«Конь», кстати, у нас расшифровывался, как «курьер особого назначения». А мягкий знак на конце, чтоб копыта не цокотели. Так вот, не успели эти копыта доцокотеть до соседней улицы, гляжу, а навстречу Витёк. Как положено, форма раз: майка, трусы, босиком. На морде ничего нового. Ни синяков, ни кровоподтёков. Только рука выше левого локтя перевязана вкруговую, как у капитана футбольной команды. Увидев автобус с надписью «Пресса», меня, незнакомых людей, он наверно подумал, что зря мне вчера не поверил, и что с недавнего времени в спорах со мной ему перестало везти.

Все вообще-то смотрели на Киричека, но Витьку показалось, что на него. Смутившись, он сел на корточки у переката с другой стороны мостика и принялся мыть руки.

— Это мой лучший друг, — шепнул я Ивану Кирилловичу. — Живёт здесь недалеко, за углом. Если никто не против, давайте его возьмём с собой в Краснодар?

— В таком виде? — засомневался тот.

Уловив знакомую слабину, я поднажал:

— А что? Я дам ему этот костюм и рубашку, а за сандалиями с носками Витька сейчас сбегает сам.

— Он наденет, ты с чем останешься? Как будешь читать стихи перед Львом Кассилем?

— Вот честное слово, у меня есть другой костюм, специально для сцены, — напоследок атаковал я, уже чувствуя, что победил. — Сейчас принесу, покажу. Там рубашка с галстуком-бабочкой…

— Погоди, — главный редактор перевёл на меня смеющиеся глаза, — что мы с тобой спорим? Этот твой Витька, сам-то захочет поехать в такую даль?

— А куда он с подводной лодки?

Иван Кириллович прыснул, а я… не то чтобы закричал, просто повысил голос:

— Вить!

— Чё?

— В Краснодар с нами поедешь?

— А можно?

— Ну, дуй тогда за сандалиями, да носки без дырок возьми!

Сдулся редактор Клочко, как это и было всегда. Вернёшься в его кабинет после месячного запоя, глаза стыдно поднять. А он:

— К Макароновне за расчётом! (Это Галина Макаровна, наш бухгалтер, кадровик и кассир в едином лице).

— Иван Кириллович…

— Что? Я восемьдесят лет работаю Иваном Кирилловичем…

И начинает рассказывать всё, что он про меня думает.

Заканчивал всегда так:

— Вот тебе, Саша, последнее, сто двадцать восьмое, китайское предупреждение. Вчера прилетала депутат Государственной Думы Горячева. Встречали в нашем аэропорту. Надо сделать коротенький репортаж, как будто бы ты там присутствовал, и, если получится, интервью.

— Когда принести?

— Вчера! Чтоб к вечеру на этом столе!

Не смог он меня