Книга Пленники Амальгамы - Владимир Михайлович Шпаков

сколько это стоит? За каждый чих надо платить! Я вот сейчас к доктору пойду на консультацию, так даже за это берут!

О визите Кати сообщают во время послеобеденного отдыха. Из-под одеяла вылезать не хочется, но я вылезаю и плетусь в холл, где на кожаных диванах происходят встречи с родней. Уже побывав на консультации, Катя чем-то озабочена, наверное, опять ободрали как липку. Ах, сделали выговор за Ковача?! Извини, это я проболталась. Сама же дала согласие на сеансы психоанализа, вот и расхлебывай!

– Ну да, сама… Может, рановато взялись за этот анализ?

В ответ пожимаю плечами. Я туплю, пришибленная препаратами, и мне, по большому счету, все равно – болтать языком на кушетке или просто отлеживаться в палате.

– Ладно, хотя бы про лавру помалкивай. Как вообще состояние? Как обстановка?

Почему-то не хочется шевелить языком, выдохлась на сеансе. Да и что рассказывать? Как в палате возникает усатый санитар, если застрянешь в туалете? Как мучает жажда? Или о тех незримых тенях, что бродят вместе со мной по сиреневому паласу и которых я не замечаю?

– Здесь нет зеркал, – неожиданно говорю.

– В смысле?! – напрягается гостья.

– Вообще нет. Ни в палате, ни в коридоре, даже в туалете нет… Странно.

Лицо Кати искажает болезненная гримаса.

– Слава богу, что нет! От этих зеркал одно горе!

А я опять натягиваю рукава свитера на запястья. Почему-то мне больно и страшно, я бы очень не хотела касаться этой темы на сеансе. Но, чувствую, придется…

* * *

Отдушиной становится возможность рисовать. Здесь это называют арт-терапией, даже табличка такая висит на двери: «Кабинет арт-терапии». Карандаши, бумага, кисти, краски – всего в избытке. А главное, никто не жадничает, если прошу дополнительный лист, чтобы присобачить его справа или слева. Мне по-прежнему не хватает листа, я постоянно вылезаю за рамки первоначального замысла, но если у Шишмарева за это ругали, то здесь – пожалуйста! И за цвета не ругают, могу хоть багровый, хоть густо-фиолетовый, хоть иссиня-черный колорит использовать, никто слова не скажет. Напротив, арт-терапевтка, моложавая и бойкая толстушка, внимательно всматривается в мои рисунки, после чего забирает и куда-то уносит. Однажды я видела, как она входит с моими рисунками в кабинет главврача, который заодно и мой лечащий врач.

– Это я добилась! – похвасталась Катя в один из визитов. – Пусть сам тобой занимается – за такие деньжищи!

У кабинета тоже табличка с именем-отчеством, что никак не запомнятся. Казалось бы, Эдуарда Борисовича Карлова только безнадежный дебил не запомнит, и я какое-то время держу ФИО в памяти. Но стоит войти в кабинет, как все вылетает из головы, похоже, я безнадежна! Бехтерева, что на стене, помню (хотя он на фиг не нужен), а лечащего врача – нет! Тот, правда, не парится по этому поводу, говорит: адаптация к препаратам, вроде моего желания выпить всю воду из кулера. Врача больше глюки интересуют и голоса в башке. Еще мучают?! Тогда распоряжусь, чтобы дозировочку увеличили. Однажды он вызвал моего невидимку, чтобы вместе с ним устроить перекрестный допрос, когда я едва не сдала Капитана, про которого пока ни гу-гу. В другой раз начал мои рисунки перебирать, вопрошая: что, мол, подвигло такую цветовую гамму выбрать? А дракон откуда появился? Собралась было про Петропавловку рассказать, когда под звуки карильона чуть ужас не случился – и вдруг ослабла! Бывает так, что внезапная апатия накатывает, когда я скукоживаюсь и хочу одного – под одеяло.

– Хорошо, отдыхай. Мы никуда не торопимся, верно? И завтра, не забудь – у тебя сеанс!

В такие моменты сожалею об отсутствии зеркал. Да, много гадости от них, но ведь и возможность летать появлялась! Мы с моим отражением весь Петербург могли облететь, как ночь – так кружим над шпилями и ангелами, и в груди все заходится от восторга. А тут можно разве что таращиться в окно, где за ажурной решеткой виден теннисный корт. Вокруг глухие стены домов (кажется, их именуют брандмауэры), посредине – огороженная зеленой металлической сеткой площадка, усыпанная желтыми листьями. Листья летят с окружающих площадку тополей, потому что – осень, и теннисистов на площадке нет, сезон закончился. Иногда площадку поливает дождем, налетает ветер, чтобы раскачивать редеющие тополиные кроны, и – ни души. Наверное, летом тут толпится народ, слышен стук мячей о ракетки, короче, жизнь бьет ключом. А сейчас – тоска, так что лучше задернуть штору и забыть о заоконном безрадостном мире…

Трепанация между тем продолжается: крышка черепа вскрыта, теперь в содержимом мозга можно нагло копошиться и шарить там руками. Наконец-то я запомнила, что невидимку зовут Игорь Львович, правда, от того не легче. Львович по-прежнему хитро подталкивает меня в темный лабиринт памяти, где на узких дорожках сплошные мины: то одна бабахнет, то другая, поэтому в начале каждого сеанса всегда сопротивляюсь. Кому охота бродить по лабиринту, где еще и подорваться можешь?! Но обладатель бархатного голоса стелет мягко-мягко, делая так, что я сама загоняю себя в ловушку. А тогда черт с ним, отпустим тормоза и – вперед!

Для начала выплескиваю неприязнь к Варваре, прожорливой воровке, которую не раз мысленно топила в ванной. Та любила поплескаться в ванной, причем дверь оставляла открытой – на всякий пожарный. Так вот я воображала, как вхожу туда, чтобы увидеть распаренную красную рожу среди белой пены. На роже написано недоумение, дескать, что тут забыла?! А я приближаюсь и обеими руками голову – под воду! Бульки, хрипы, только я не обращаю на это внимание, нажимаю на голову до тех пор, пока жирное тело, едва уместившееся в ванне, не обмякнет.

– Это всего лишь воображение? – слышу вопрос. – Или были попытки?

– Какие попытки?! Она бы сама меня утопила!!

– Ясно, продолжай.

Меня тошнит воспоминаниями, я их вроде как выблевываю, а тогда вылетает все подряд. Раз – и вылетел ремонтник, что меня чуть не изнасиловал! Рассказываю, как тот присматривался, отпускал шуточки, выбирая момент, а потом бегал со пущенными штанами, пытаясь ускользнуть от озверевшей Кати и ее тряпки. Вначале это обычный словесный понос, затем откуда-то из глубин души поднимается забытая обида, ощущение, что ты – униженное и оскорбленное чучело, необходимое лишь для удовлетворения чьей-то похоти…

– Ну? Чего замолчала?

«Чего, чего… – думаю, – сочувствия хочется, Львович безмозглый!» А тот задает очередной дурацкий вопрос: не испытывала ли я встречного желания? Я подпрыгиваю на кушетке. Желание?! К этой твари?! Однако Львович ни капли не смущен и укладывает обратно. На этот раз взрыва (или переноса?) не происходит, я тупо подчиняюсь. И