Книга Любовь без розовых соплей - Алена Нефедова

— Рядом с дедушкой и бабушкой, — снова встревает папуля. — Которые ее любят. И которых она знает с рождения. И даже до рождения. Да, мой цветочек? Моя ласточка, моя бусинка, — переходит на умилительное воркование грозный дед, заметив, что Дашуня открыла глазенки. — Иди к деду. Доча, а ты пока собирайся. Там мама уже за сердце хватается.

Папа уносит дочку в соседнюю комнату, а мы с Данилом остаемся на кухне.

— Оля…

— Данил…

— Ты первая. Говори.

— Данил, я знаю, что ты знаешь, что я права. И что мои аргументы перевесят любые твои. Не стоит пороть горячку. Пусть все остается как есть. Я понимаю, что ты в шоке…

— Как обтекаемо, — горько усмехается он.

— Поэтому ты сейчас не в состоянии принять верное решение, — упрямо гну свою линию. — Теперь ты знаешь правду. Не только о существовании Даши, но и обо мне. Всю. Правду. Подумай, нужен ли тебе такой груз, — моя усмешка такая же печальная. Потому что… Ну правда, зачем молодому перспективному мужчине женщина с исковерканной психикой? — И не слушай папу. Вернее, не думай о плохом. Я не собираюсь запрещать тебе видеться с Дашей так часто, как ты сможешь.

— А если я хочу видеть ее каждый день?

Я развожу руками.

— Прости, в нашей деревне пока не построили нефтеперерабатывающий завод. И, надеюсь, никогда не построят. За экологию страшно.

Он засовывает сжатые в кулаки руки в карманы брюк и подходит к окну.

— Ты же понимаешь, что вы теперь от меня никуда не денетесь? — задает он вопрос, уставившись в привычный моему глазу пейзаж — море и горы.

— Я уже сказала тебе, что не буду препятствовать твоему общению с ребенком, Данил. А в остальном… — я вздыхаю и качаю головой. — Я вот думаю, может, для всех нас будет лучше, если все останется как есть?

— Нет, сирена. Я больше никогда не позволю тебе делать это за меня. Думай за дочку, и я прислушаюсь, потому что ты мама, которая лучше всех знает, что ей нужно. Но за нас с тобой теперь я буду думать.

И вот я еду и как дура улыбаюсь, пряча от папы выражение своего лица. Потому что не хочу расстраивать его еще больше. Он и так наверняка, приехав, напьется валерьянки, картинно хватаясь за сердце, и будет полночи бухтеть маме, жалуясь на наглость нынешней молодежи.

А он не наглый. Он просто… такой. Мужчина-девятый-вал. Он накатывает на тебя медленно, но неотвратимо. И ты до последнего можешь надеяться, что пронесет, что выгребешь, что еще есть время уйти в сторону, но нет. Не пронесет, не выгребешь, не уйдешь. И только в его власти вознести тебя на самый гребень, давая возможность восхититься дикой красотой грохочущей вокруг бури, или подмять под себя, обрушив тонны тяжелой темной воды.

Когда я кормила Дашу грудью, он смотрел не мигая. И мне казалось, что я сижу рядом с доменной печью, защищенная толстенным бронированным стеклом, за которым кипит и лопается огромными пузырями жидкий металл. Наверное, мне должно было быть страшно от такого взгляда. Но я сидела и чуть не мурлыкала кошкой, что замерзла и продрогла на холодном зимнем ветру, а теперь греется у камина.

Даша у меня ест основательно. Собственно, как все, что ей доводится делать. Кладет свою маленькую крепкую ручонку на грудь, пристраивается к соску губами и принимается медленно и старательно сосать. Сделав несколько глотков, вытаскивает изо рта и вопросительно смотрит на меня с выражением: «Опять сладкое молоко? А соленого огурца, как деда тайком угощал, а баба смешно ругалась на него, нету? Точно нету? Ну ладно. Сладкое, так сладкое». Потом пару раз вздыхает, играя при этом пальчиком с натруженным, темно-красным соском, и снова засовывает его в рот.

Это очень интимный момент. Драгоценные минуты единения матери и ее дитя. И мы обе наслаждаемся им. Но никого не допускаем. И вот впервые при этом процессе присутствует третий. Не лишний, но…

Мне кажется, что я вся обнажена перед ним. Открыта полностью этому хищному взгляду, что отслеживает каждый вздох, каждое движение, каждое слабое трепыхание вены на шее, где отбойным молотком бухает пульс. Обнажена не только телом, но и душой. И он читает не только язык моего тела, но и мысли, что неорганизованной толпой носятся сейчас в моей башке.

Как я выгляжу?

У него были женщины за это время?

Ой, я маникюр сто лет не делала.

Он возмужал.

Сколько у меня с собой памперсов?

Блин, надо было сделать еще пять процедур массажа.

Ух ты, у Дашки еще одна веснушка вылезла.

Черт, надо было другой лифчик надевать, этот совсем истрепался.

Боже, как я соскучилась по его запаху.

Мама меня прибьет.

А папа ей поможет.

Как он умудрился снять мою квартиру?

Господи, получается, все это время я жила на его деньги?

Почему он ни разу не попрекнул меня Шоном? Ему настолько все равно?

Надо грудь поменять, эту Дашка уже опустошила. Маленькая плодожорка.

Я его хо…

Нет. Эту мысль я старательно отгоняю от себя. Запрещаю ей постоянно выскакивать вперед и задвигать все остальные куда-то на дальний план. Потому что мысли материальны. А у меня сейчас другая цель. И к сексу она не имеет никакого отношения.

После ужина с родителями, который проходит в напряженном молчании, разбавляемом только редким кряхтением дочки, я ухожу с ней в нашу комнату, а потом тихонько устраиваюсь на крохотном балкончике, где стоит ее любимое кресло-качалка, где ей так сладко засыпается.

— И что делать будем, мать? — устало спрашивает папа, чей голос слышен сквозь открытое окно. И я бы не подслушивала, но в деревенской ночи звуки раздаются так отчетливо, а дочка уже осоловело кивает головой. Поэтому я продолжаю сидеть. И невольно слушаю разговор родителей.

— А что мы можем сделать, Володенька? Только попытаться понять и принять ее решение.

— Ты бы видела этого… урода!

— Думаю, он красавчик, — усмехается мамуля. — От уродов такие ладные детки не получаются. И от нелюбимых тоже.

— Валюш…

— Володенька, если он ее действительно любит, то наше вмешательство только испортит все. А если не любит… Если не любит, то все равно ничего у него не получится. Олюшка повзрослела. Помудрела. Не надо нам вмешиваться. У нее достаточно ума, сил и ответственности перед нашей внучкой, чтобы принять правильное решение. Не умом. А сердцем.

— А с нашими что делать? Рвать на кусочки, когда он наших кровиночек заберет и в эту треклятую Москву утащит?

— Все будет хорошо, Володенька. Все будет так, как надо. И ей, и Дашутке, и тому парню, и даже нашим с тобой сердцам.

— Ох, Валюша.

— И я тоже люблю тебя, мой хороший.

Моим щекам мокро и горячо. Только сейчас, сама став мамой, я могу оценить всю ту степень беспокойства родителей о собственных отпрысках. Только сейчас понимаю, каково было родителям отпустить меня на учебу в далекий, незнакомый город. Каково было слышать мои резкие порой ответы по телефону, мол, занята и совершенно некогда говорить. И то счастье, которое они испытывали при каждом моем визите в деревню. И ту тревогу, которая сейчас снедает их обоих.