Книга Избранные речи - Демосфен

(126) Итак, теперь, когда всем показано, какое должно быть благочестивое и справедливое суждение, мне приходится, как и естественно, хотя я и не любитель брани, все-таки ввиду высказанных им клеветнических обвинений ответить на эту обильную ложь его, сказав только самое необходимое про него, и разъяснить, кто он и каких родителей сын, раз так легко первый начинает порочить людей и издеваться181 над некоторыми выражениями, тогда как сам говорил такие вещи, которых не решился бы произнести ни один порядочный человек. (127) Будь обвинитель Эак, Радаманф или Минос182, а не крохобор, площадной крикун, жалкий писарь, он, я думаю, никогда не сказал бы этого и не изливал бы таких высокопарных слов, крича, как в трагедии: «О Земля, Солнце, Добродетель» и т. п. или, при другом случае, призывая «Разум и Образование, которым распознается прекрасное и позорное». Ведь вы, конечно, слышали, как он это говорил183. (128) Да что́ есть общего с добродетелью у тебя, дрянной человек, или у таких, как ты? Ка́к же тебе разбираться в том, что прекрасно, что нет? Кто́ и как тебя на это уполномочил? Кто́ дал тебе право поминать про образование? Ведь из людей, которые действительно его получили, ни один не сказал бы про себя ничего подобного, но покраснел бы, если бы это сказал про него даже кто-нибудь другой; только таким, как ты, не получившим его, но по своему невежеству имеющим на него притязание, остается докучать слушателям своими разговорами об этом, а отнюдь не походить действительно на образованных.

(129) Хотя я не вижу трудности относительно того, что́ мне сказать про тебя и про твоих, но я затрудняюсь насчет того, о чем упомянуть в первую очередь – о том ли, что твой отец Тромет184 был рабом у Эльпия, державшего школу грамоты возле храма Фесея, и носил толстые колодки и деревянный ошейник, или о том, что мать твоя, занимавшаяся среди бела дня развратными делами в лачужке возле героя Каламита185, воспитала из тебя хорошенького кукленка и превосходного… тритагониста?186 Но об этом все знают, если даже я не буду говорить? Или, может быть, сказать о том, как флейтист с триеры187 Фермион, раб Диона, фреаррийца, дал ей подняться от этого прекрасного ремесла? Но, клянусь Зевсом и другими богами, боюсь, как бы не показалось, что я, рассказывая, как подобает, про тебя, выбрал речи, не подобающие мне самому. (130) Так лучше уж я оставлю это и начну прямо с того, как жил он сам. Ведь он был сыном не обыкновенных людей188, а таких, которых народ предает проклятию. Он когда-то поздно – поздно, говорю я? – да нет, всего только вчера, совсем недавно, сделался сразу и афинским гражданином, и оратором189 и, прибавив два слога, отца своего из Тромета сделал Атрометом190, а мать очень торжественно назвал Главкофеей – ту, которую все знают под именем Эмпусы191; это прозвище ей дали, очевидно, потому, что она все делала, и все позволяла с собой делать, становилась чем угодно – иначе от чего же другого? (131) Но все-таки ты настолько неблагодарный и негодный от природы, что, сделавшись благодаря вот им192 свободным из раба и богатым из нищего, не только не питаешь к ним благодарности, но отдал себя внаймы и направляешь свою политическую деятельность против них. Таких случаев, когда может быть какое-нибудь сомнение насчет того, говорил ли он в самом деле в защиту нашего государства, я не стану касаться; я напомню только о таких делах, в которых явно обнаружилось, что он действовал на пользу врагов.

(132) Кто из вас не знает Антифонта, исключенного из списка граждан193, того самого, который обещал Филиппу сжечь у нас верфи и с этой целью пришел к нам в город? Когда я захватил его, скрывшегося в Пирее, и представил в Народное собрание, этот клеветник стал кричать и вопить, что я при демократическом строе творю ужасные дела, так как оскорбляю граждан, попавших в беду, и вхожу в дом, не имея на то псефисмы, и таким образом он добился его освобождения. (133) И если бы Совет Ареопага не узнал об этом деле и, увидав, что ваша неосведомленность обращается в ущерб для вас, не разыскал его и, задержав, не представил обратно к вам на суд194, тогда такой человек был бы вырван у вас из рук и, ускользнув от судебной ответственности, был бы выпущен вот этим хвастуном. Но вы подвергли его пытке и казнили, как следовало бы и этого человека195. (134) Таким образом, Совету Ареопага было известно, что он тогда сделал, и потому, когда вы избрали его поверенным по делу о святыне на Делосе196 – опять-таки по той же вашей неосведомленности, из-за которой вы много теряли в общественных делах, – когда потом пригласили к участию в этом деле также и Совет Ареопага и дали ему полномочия, он немедленно отстранил его как предателя, а с речью выступать поручил Гипериду. И Совет это сделал, взяв камешки197 от алтаря, и ни одного голоса не было тогда подано за этого нечестивца. (135) В подтверждение правильности моих слов пригласи-ка свидетелей этого.

(Свидетели198)

[За Демосфена от лица всех свидетельствуют следующие: Каллий, суниец, Зенон, флииец, Клеон, фалерец, Демоник, марафонец; они заявляют, что, когда однажды народ избрал Эсхина поверенным по делу о святыне на Делосе на заседание амфиктионов, мы, собравшись, рассудили, что Гиперид более достоин говорить от имени государства, и был послан Гиперид.]

(136) Итак, раз Совет не допустил его выступать оратором и поручил это дело другому, этим самым он показал, что считает его предателем и человеком, враждебно относящимся к вам.

Так вот каково было одно политическое выступление этого молодца: похоже оно – не правда ли? – на то, в чем он обвиняет меня! А припомните еще другое. Когда Филипп прислал византийца Пифона и одновременно собрал сюда послов от всех своих союзников с тем, чтобы посрамить наше государство и показать несправедливость его действий199, тогда я не отступил перед Пифоном, как ни самоуверенно и многоречиво изливал он против вас потоки красноречия; но я выступил и возразил ему, не предал правого дела нашего государства; я с такой очевидностью изобличал здесь преступные действия Филиппа, что сами его союзники, поднимаясь с мест, подтверждали мои слова; а Эсхин, наоборот, поддерживал его и свидетельствовал против отечества, да притом еще лживо.

(137) Но и этого было недостаточно, и он еще раз был уличен спустя некоторое время после этого, когда пришел в дом Фрасона для свидания с соглядатаем Анаксином200. Но кто один на один сходился и совещался с соглядатаем, подосланным врагами, тот сам был прирожденным соглядатаем и врагом отечества. В подтверждение того, что я говорю правду, пригласи-ка свидетелей этого.

(Свидетели201)

[Теледем, сын Клеона, Гиперид, сын Каллесхра, и Никомах, сын Диофанта, свидетельствуют в пользу Демосфена и дали присягу в присутствии стратегов в том, что, как им известно, Эсхин, сын Атромета, кофокидец, ночью приходил в дом Фрасона и совещался с Анаксином, который был осужден как соглядатай Филиппа. Эти свидетельские показания были представлены при архонте Никии 3-го Гекатомбеона202.]

(138) Хотя я мог бы о нем привести еще тысячи данных, я опускаю это. Дело ведь вот какого рода. Я мог бы указать еще много таких случаев, когда было установлено, что он в те времена был прислужником врагов, а надо мною издевался. Но это у вас не остается точно в памяти и не вызывает должного гнева; наоборот, вы завели у себя дурное обыкновение, давая любому желающему широкую возможность подставлять ногу и опорочивать средствами сикофантов всякого, кто говорит что-нибудь полезное для вас, и при этом жертвуете пользой государства ради потехи и удовольствия слушать перебранку203. Поэтому всегда бывает легче и безопаснее получать жалованье на службе у врагов, чем вести политическую деятельность в рядах ваших защитников.