Книга Штормовой день - Розамунда Пилчер

Я смутно почувствовала необходимость заступиться за Элиота, как-то оправдать его.

— Вообще-то, он думает, что Боскарва и все, что находится в ней, уже как бы его. Может быть, он не считал это кражей.

— Когда они там поняли, что вещи пропали?

— На днях. Видишь ли, бюро это принадлежало моей маме. Теперь оно мое. Потому-то мы и принялись его искать.

— К несчастью для Элиота.

— Да.

— Наверное, Элиот заявил, что это я взял мебель.

— Да, — понуро призналась я.

— И что сказал Гренвил?

— Сказал, что ты в жизни не мог бы этого сделать.

— И произошла очередная крупная ссора.

— Да.

Джосс глубоко вздохнул. Мы помолчали. Огонь в камине угасал, и в комнате опять стало холодно. Я встала, чтобы подбросить в камин еще одно полено, но Джосс остановил меня.

— Пусть будет как есть, — сказал он.

Я удивленно вскинула на него глаза. Он допил виски, поставил на пол возле постели пустой стакан и, откинув одеяло, стал осторожно подниматься.

— Джосс, тебе нельзя…

Я бросилась к нему, но он отстранил меня и медленно, с превеликой осмотрительностью, встал на ноги. Встав, он победно улыбнулся мне. Странное и причудливое зрелище являл он собой: в синяках, избитый, забинтованный, в мятых джинсах.

— Ну, труба зовет, — сказал он.

— Джосс, что ты собираешься делать?

— Если ты найдешь мне рубашку и ботинки, я оденусь. А потом мы спустимся вниз, сядем в машину и покатим в Боскарву.

— Но ты не можешь сесть за руль в таком состоянии!

— Я могу делать все, что хочу делать, — сказал он, и это прозвучало убедительно. — А теперь разыщи мою одежду и прекрати спорить. — Он не разрешил мне даже взять автомобильчик Молли: — Оставим его здесь, ничего с ним не будет, а утром кто-нибудь его заберет.

Его грузовичок стоял в закоулке за углом. Мы сели, он включил двигатель и, развернувшись, выехал на дорогу, следуя моим указаниям, так как самому поворачиваться и смотреть ему было трудно. Мы проехали по городу, по улицам, ставшим мне родными, выехали на развилку, и оттуда дорога пошла вверх на холм.

Я сидела, глядя прямо перед собой, крепко сцепив руки на коленях. Я знала, что нам необходимо выяснить еще кое-что, и сделать это сейчас, до того, как приедем в Боскарву.

Ни с того ни с сего, радостно и словно в полном восторге от жизни, Джосс вдруг запел:

Когда увидел я твое лицо.

Увидел солнце я в твоих глазах,

Луна светила там, сияли звезды…

— Джосс…

— Ну, что теперь?

— Осталась еще одна вещь.

Он как будто изумился:

— Надеюсь, не новый скелет в шкафу?

— Не смейся.

— Прости. Так в чем дело?

Я проглотила странный комок в горле.

— Это касается Софии.

— И при чем же тут она?

— Гренвил дал мне ключ от мастерской, чтобы я могла пойти туда и выбрать себе картину, чтобы взять ее в Лондон, и я обнаружила там портрет Софии. Настоящий портрет анфас. А Элиот пришел туда за мной и тоже увидел портрет.

Последовало долгое молчание. Я покосилась на Джосса, но профиль его был как каменный, а внимание целиком и полностью поглощено дорогой.

— Ясно, — сказал он наконец.

— Она вылитая ты, вернее, ты вылитый она.

— Ничего удивительного. Она моя бабка.

— Да, я и подумала, что, видимо, это так.

— Стало быть, портрет находился в мастерской?

— Так… так вот почему ты очутился в Порткеррисе, да?

— Да. Такова была договоренность между моим отцом и Гренвилом. Гренвил снабдил меня половиной денег на магазин.

— Твой отец…

— Ты его знаешь. Тристрам Нолан Гарднер. Владелец антикварной лавки на Нью-Кингс-роуд. Ты купила у него пару кресел с овальными спинками. Помнишь?

— И он понял из моего чека, что я Ребекка Бейлис.

— Верно. И хитроумно выведал у тебя, что ты внучка Гренвила Бейлиса. Вот так. И узнал, что в понедельник ты собираешься на поезде в Корнуолл. Понятно?

— И он позвонил тебе и велел встретить поезд?

— Верно.

— Но почему?

— Потому что чувствовал, что это касается и его. Потому что понял, что ты одинока и растеряна. Потому что хотел, чтобы я приглядел за тобой.

— И все-таки я не понимаю…

— Знаешь что? — вдруг сказал Джосс. — Я очень тебя люблю.

— За мою тупость?

— Нет, за твою чудесную наивность. София была не только натурщицей Гренвила, но также и его любовницей. Отец мой родился в самом начале их романа, задолго до того, как на свет появилась твоя мама. В конце концов София вышла замуж за старого друга детства, но больше детей у нее так и не было.

— Значит, Тристрам?..

— Тристрам — сын Гренвила. А Гренвил — мой дедушка. И я собираюсь жениться на моей кузине со стороны отца.

— Петтифер говорил мне, что София для Гренвила ничего не значила. Что она была просто девушкой, которую он писал.

— Если надо защитить Гренвила, Петтифер будет клясться, что черное — это белое.

— Да. Наверное, это так. Но Гренвил в сердцах оказался далеко не столь сдержанным: «Ты не единственный мой внук»!

— Это Гренвил так сказал?

— Да. Элиоту. А Элиот решил, что это он про меня.

Мы въехали на вершину холма. Городские огни остались позади. Перед нами за нагромождением построек Эрнеста Пэдлоу протянулась темная береговая полоса с редкими огнями ферм, а за нею — черная безбрежность моря.

Я сказала:

— Я что-то не помню, чтобы ты просил моей руки.

Грузовичок тряхнуло, и он съехал на дорогу, ведущую в Боскарву.

— Просить, вообще-то, не в моих привычках, — сказал Джосс. Сняв руку с руля, он накрыл ею мою руку. — Обычно я просто говорю.

И как в первый раз, встретить нас вышел Петтифер. Едва Джосс заглушил двигатель, в холле зажегся свет, и Петтифер открыл дверь, словно интуитивно знал о нашем прибытии.

Он увидел, как Джосс открывает дверцу и вылезает из машины, с явным трудом превозмогая боль. Он увидел лицо Джосса.

— Господи, что это с вами?

— Да вот не сошлись во мнениях с нашим старым знакомцем Морисом Теткомом. Возможно, я выглядел бы лучше, не будь с ним трех его приятелей.

— Тяжких повреждений нет?