Книга Предатель в Северной Корее. Гид по самой зловещей стране планеты - Мортен Тровик

Типичный летний пейзаж в глубинке. Место действия — провинция Пхёнан-Пукто, недалеко от горы Мёхян. В последние годы власти разрешили увеличить наделы для личного подсобного хозяйства и огородов.

Еще одна характерная особенность СЭЗ — иностранцы могут и должны пользоваться северокорейской валютой. При въезде в страну туристы покупают воны в одном из государственных банков и обязаны потратить все до отъезда, потому что вывозить местные деньги из страны запрещено. Очевидно, власти прибегли к такой мере, чтобы добыть побольше твердой валюты и чтобы она не попадала в частные карманы, где ее трудно контролировать. Все большие и малые предприятия в Северной Корее принадлежат государству, но на практике государство ведет себя как мафия. Оно получает долю выручки — нередко львиную, — а за это позволяет нескольким доверенным и заслуженным сотрудникам руководить предприятием более или менее самостоятельно. Как и в соседнем Китае — по моему мнению, это один из оптимистичных вариантов дальнейшего развития Северной Кореи, — военные и партийные чиновники владеют большинством крупных предприятий, занимающихся экспортной деятельностью и обеспечивающих приток твердой валюты. Креативность и гибкость ценятся в экономике столь же мало, как и в обществе в целом. Нынешние члены «внутренней партии» достаточно разбираются в экономике, чтобы понимать, что создание ценности — это не просто прибыль, это нечто большее и гораздо более опасное. Они осознают, что в глобальной экономике все взаимосвязано, что она приносит с собой свободный обмен информацией и взаимную зависимость, которые могут обернуться троянским конем. Поэтому Северная Корея во многих отношениях остается банановой республикой — экспортирует сырье вроде угля, полезных ископаемых и морепродуктов в Китай, обменивая его на твердую валюту. В краткосрочной перспективе это обогащает «внутреннюю» и отчасти «внешнюю» партии, но в долгосрочной отнюдь не способствует выживанию, развитию и поддержанию конкурентоспособности национальной экономики.

Швейное производство в Пхеньяне. Не считая сырья (вроде полезных ископаемых), угля и рыбы, Корее нечего предложить мировому рынку: товары неконкурентоспособны из-за устаревшего оборудования и суровых санкций. Лозунг на заднем плане призывает: «Проявим лояльность и поддержим революционное руководство Великого Товарища Ким Чен Ына!»

Параллельно с небольшим, но реальным ростом благосостояния режим Ким Чен Ына продемонстрировал желание и способность жестко и открыто уничтожать реальных и вымышленных противников в верхних эшелонах власти и даже внутри семьи. Зимой 2013 года двоюродный дядя Ким Чен Ына, Чан Сон Тхэк, был внезапно обвинен в коррупции и контрреволюционной деятельности. После короткого и поверхностного расследования, напоминающего показательные сталинские процессы 1930-х, его осудили и казнили. Чистка, объектом которой стал «дядя Чан», а также все его знакомые, семья и политические союзники (выявленные на основе неподтвержденных разведданных и спекуляций в СМИ), грянула как гром среди ясного неба для большей части северокорейской политической элиты и международных обозревателей. Благодаря браку с Ким Гён Хи, дочерью Ким Ир Сена, которая приходилась младшей сестрой Ким Чен Иру и тетей Ким Чен Ыну, Чан Сон Тхэк принадлежал к ближнему кругу Ким Чен Ира, а также его сына и наследника. Будучи зампредседателя Государственного комитета обороны, он фактически занимал второе место в структуре власти, и многие считали его своего рода серым кардиналом. Кроме того, Чан считался сторонником прогресса — по крайней мере, по скромным меркам Северной Кореи. После двух относительно благополучных лет под руководством нового харизматичного Вождя, прошедших под девизом «Любите будущее!», ознаменовавшихся открытием аквапарков и всеобщим приподнятым настроением, устранение Чана произвело эффект выстрела из ружья на детском празднике. Население, у которого привычка жить в ежовых рукавицах въелась до мозга костей, легко расшифровало это послание: кто бы ты ни был, держись в заданных рамках.

Никто — ни один человек — не должен принимать прогресс за открытость и думать, что можно делать все что хочется. Есть одна китайская поговорка, которая описывает такую просчитанную демонстрацию власти: «Убить курицу, чтобы напугать обезьяну».

Несколько лет спустя семейный клоун, опустившийся сводный брат Вождя Ким Чен Нам погиб в результате жуткого и явно запланированного нападения с использованием нейротоксичного газа в терминале международного аэропорта в Куала-Лумпуре — гораздо более публичный и менее контролируемый способ казни, чем расстрельный взвод в Пхеньяне. Несмотря на множество версий, которые выдвигались мировыми СМИ, расследование, предпринятое малайзийской полицией, и широко освещавшийся судебный процесс над двумя исполнительницами этого убийства — одна гражданка Вьетнама, а другая Индонезии, — настоящего заказчика установить так и не удалось [128]. Впрочем, для режима Ким Чен Ына это неважно. Было ли убийство Чен Нама заказано и скоординировано северокорейскими властями или нет, его эффект был столь же действенным, как эффект устранения дяди Чана. Никто не защищен от гнева Господня.

Система северокорейской власти построена на неприкрытой и расчетливой логике выживания. Жесткий тоталитарный контроль над мышлением населения — необходимая предпосылка для того, чтобы власть имущие чувствовали себя достаточно устойчиво и могли разрешить осторожную либерализацию экономики. Акт устрашения, проведенный в 2013 году, возымел запланированное действие, и политика пёнджин продолжилась без видимых затруднений. Бульвары Пхеньяна, в течение многих десятилетий остававшиеся пустынными, сегодня полны машин, которые иногда даже собираются в небольшие заторы — в основном благодаря огромному количеству такси, появившихся в последние годы в результате совместного бизнес-проекта с китайцами. В столице распространяются западные хипстерские явления вроде мини-пивоварен и кофеен, и, хотя они чаще всего привязаны к туристическим отелям, в них вполне могут заходить состоятельные представители северокорейской «внешней партии».

Деревня остается такой же, как и в большинстве стран третьего мира: вечно забытой, полунищей и довольствующейся крошками с барского стола. За те годы, что я сотрудничал с Северной Кореей, сельские пейзажи практически не изменились: холмы с вырубленными лесами, согбенные крестьяне, чьи силуэты виднеются в отдалении, и запряженные тощими быками редкие повозки с кучками дров. Впрочем, скромные условия жизни в регионах не представляют угрозы для нынешней власти. «Внутренняя партия» отлично знает, что не имеет смысла тратить силы на умасливание крестьян и рабочих. Они слишком запуганы, слишком заняты выживанием и слишком мало знают об окружающем мире, чтобы решиться на народное восстание в обозримом будущем. Самое главное — лояльность «внешней партии» (таких, как вы, Мистер Вин), и именно этот слой населения в наступившую эпоху пёнджин пережил самый заметный рост уровня жизни — а следовательно, именно они больше всего потеряют в случае смены власти. («Внутренняя партия» всегда жила в тщательно охраняемой роскоши, недоступной большинству населения.)