Книга Дети Третьего рейха - Татьяна Фрейденссон

– Она пыталась тебя воспитывать?

– И еще как! У меня была замечательная тетя Оля, она родная сестра Германа и Альберта Герингов. Так вот, тетя Оля как-то приехала нас навестить. Наверное, это было где-то в конце шестидесятых. В то время у бабушки была навязчивая идея – воспитать из меня настоящую леди (типа, «раз с твоим братом не получается, то из тебя-то уж точно сделаю человека»). Хуже не придумаешь. В общем, приехала тетя Оля. Бабушка наскребла остатки семейного серебра, сервировала стол – как сервировали во времена Германа – и позвала нас с тетей. Сидим мы, болтаем. А Оля (она была очень доброй женщиной) расспрашивает меня, как дела, как учеба. За разговором я забылась и положила локти на стол. Вдруг – мощный удар, такой, что я чуть в сторону не отлетела. Бабушка на глазах у тети Оли со всей дури как долбанет меня по локтям. И тетя, помню, в ужасе говорит ей: «Ильзе, нельзя так обращаться с ребенком». А та в ответ: «Я учу ее хорошим манерам» Вот вам и вся бабушка. А я стала полной противоположностью «леди», это не моя поведенческая модель.

Или вот, еще история про бабушку, раз Ильзе тебе так интересна. Как-то мама с папой и братом уехали отдыхать в Италию. Уж не помню, почему меня не взяли, а отправили в деревню, где бабушка была вынуждена держать маленькую куриную ферму (так выживала дама из высшего общества). У родителей украли документы, а без них вернуться обратно было невозможно. Пока восстановили, прошло несколько недель. За это время я чуть с ума не сошла. Дети бабушкиных соседей со мной не общались, кто-то даже обозвал нацисткой, но главной причиной их нелюбви ко мне было не это. Главной причиной было то, что они не терпели Ильзе, и виной всему бабушкин снобизм: невероятно, но она по-прежнему считала себя аристократкой, а других, к которым сама же прибегала за помощью по любому поводу, – людьми второго сорта. В общем, помню, как начинались мои дни в ожидании родителей. С утра я бежала к дороге и по несколько часов стояла и ждала, не появятся ли вдалеке знакомые силуэты, чтобы спасти меня от этого ужаса!

Мне кажется, Беттина вспоминает бабушку не без некоего мазохистского удовольствия: поведение Ильзе вне всяких сомнений сильно отразилось на ее психике. Геринг слушает мои догадки и задумчиво кивает:

– Наверное. Из-за нее во мне зрел протест, и в результате в тринадцать лет я сбежала из дома и стала жить самостоятельной жизнью. Бабушку мне простить внутренне было трудно, хотя дед по линии матери, которого бабушка тоже терпеть не могла, говорил: «Не злись на нее, у нее очень тяжелая жизнь». Но я бесилась от того, что ни мой дед, ни моя мать так и не стали для Ильзе равными, – всегда подчеркивалось, что род Герингов – благородный. А вы – «приблуды и дворняги», хотя от рода Герингов, кроме имени и нескольких столовых приборов, ничего не осталось…

– Но тогда, – говорю, – она и вас с братом должна была воспринимать как «приблуд».

Беттина, перебирающая фотографии, останавливает быстрое движение своих скользящих по карточкам пальцев:

– Нет. Но если на брата, тоже бунтаря, она в итоге махнула рукой, то я была ее надеждой. А мне не хотелось оправдывать ее ожидания – это тоже бремя, которое нельзя взваливать ни на детей, ни на внуков. В общем, я не стала истинной леди и ни капли об этом не жалею.

– А это случайно не Эдда? – киваю на фотографию, которую Беттина держит в руке.

– Эдда, дочь Германа Геринга.

– А кем она тебе приходится?

– Спроси что-нибудь полегче… Из-за инцеста, который был в семье, я каким-то странным образом сама себе прихожусь тетей, а Эдда… она и двоюродная кузина мне, и двоюродная тетя одновременно. Тьфу! Я вообще запуталась с этими родственными связями!

Беттина продолжает перебирать фотографии.

– Вот мать, вот тетя Оля, а вот рождение моего брата, снова маленький брат, и опять, а вот и мое рождение. Видите, еще и пары месяцев нет от роду, а уже улыбаюсь, так что я оптимистка! Знаете, мой отец много фотографировал нас с братом в детстве, а потом вдруг резко перестал, и я не знаю, чем это можно объяснить. Надоело?

– А это ты?

На фотографии рядом стоят девочка и мальчик, дети дошкольного возраста. Белокурая малышка с тонкими-претонкими ножками в коротком легком платьице и шляпе, которая ей велика, а рядом с ней улыбающийся мальчуган в темных шортиках с разбитой коленкой; чуть поодаль две плетеные корзины, в которых наверняка лежит еда для семейного пикника.

– Это мы с братом. О! А вот это свадьба родителей. Посмотри, сколько народу со стороны невесты, человек десять. А рядом с отцом – только его мать Ильзе. Это фото о многом говорит.

– Мне больше говорит другое. В огромной пачке фотографий ни одной фотографии Германа Геринга.

Беттина отрывает взгляд от фотографий и поворачивается ко мне:

– Я же сказала тебе, что от всех его фото я избавилась, истинная правда. Мне он здесь не нужен!

– Но в статье твоего приятеля Тома Шарпа в подзаголовок вынесена твоя цитата: «Я похожа на него больше, чем его родная дочь», из чего следует, что ты должна видеть Германа в зеркале.

Беттина складывает фотографии обратно в коробку, утратив к снимкам интерес.

– Конечно, я вижу Геринга в зеркале. Того самого худого летчика времен Первой мировой войны. И я сразу сказала: нет, я не хочу быть на него похожей. И точка.

Говорю:

– На мой взгляд, ты на индейцев местных похожа намного больше, чем на Германа.

Она снисходительно улыбается:

– Это всё загар. Сравни как-нибудь, когда будешь смотреть старую хронику, и поймешь, о чем я.

Беттина бросает несколько оставшихся фотографий в коробку, закрывает ее и уносит в кладовку.

– Кстати, ты не могла бы сказать Сергею, что он очень похож на мою мать? Очень-очень сильно! Я тут нашла одно фото! У меня закрадывается подозрение, что мы могли бы оказаться родственниками!

В подтверждение своих слов она выносит фотографию матери в стеклянной рамке. Элизабет умерла в Германии всего несколько лет назад, до этого Беттина часто моталась туда из США, чтобы ухаживать за ней и помогать. К счастью, ее мать была крепкой старушкой и скончалась, дожив до девяноста лет.

– Что-то общее, наверное, есть. – Сергей задумчиво разглядывает фотографию Элизабет.

– Похожи, – удовлетворенно кивает Ади, стоящий в углу комнаты: ему даже на фотографию для этого смотреть не нужно.

– Она была очень хорошим человеком, – говорит Беттина. И через паузу добавляет: – И ненавидела нацизм. Просто влюбилась в человека, носившего фамилию Геринг. Так уж вышло…

Беттина стряхивает пыль со стекла фоторамки, саркофагом накрывшей лицо худой пожилой женщины со светлыми яркими глазами и выбеленными волосами. Геринг пристально осматривает комнату, словно выбирает место, откуда матери будет интереснее всего наблюдать за жизнью дочери. Не сумев придумать ничего оригинального, Беттина ставит фотографию на тумбочку у окна, развернув ее так, чтобы мать, Элизабет, своими остановившимися глазами смотрела на безветрие за окном – через два запыленных стекла.