Книга Славный парень - Дин Кунц

— Но, если кто-то его видел... — начал Тим.

— Сорок восемь часов он интересовал полицию. С ним хотели поговорить. Они его находят, и он говорит, что свидетели ошиблись. Говорит, что он не выходил из «Сливок и сахара», не мог выйти, потому что никогда туда не входил. Говорит, что подходил к кофейне, чтобы взять кофе на вынос, но наткнулся на запертую дверь, потому что они ещё не открылись. Он не мог ждать двадцать минут, пока они начали бы работу, спешил на важную встречу.

— Какую встречу? Чем он занимается? — спросил Тим.

— Кризисное управление.

— И что это значит?

— Кто знает? Вроде бы он работал в каком-то федеральном агентстве.

— В каком?

— На этот счет точной информации в публикациях нет.

— И они ему поверили? — спросила Линда. — Отпустили, сняв все подозрения?

— Вот тут я начал читать между строк, — ответил Пит. — Понял, что и детектив, ведущий расследование, и начальник полиции хотели прищучить этого Каттера, даже нашли способ задержать его.

— Так почему не задержали?

— Это не читалось даже между строчками, но у меня возникло ощущение, что кто-то сильно надавил на них, когда они попытались подобраться к Каттеру.

— Как кто-то надавил на Хитча Ломбарда? — спросил Тим.

— Вроде того. И очень скоро Рой Каттер более не интересовал полицию.

На стоянку начали заезжать автомобили, парковаться в разных рядах. Люди выходили из них и направлялись к торговому центру, сотрудники магазинов, может, и менеджеры, приезжающие за час до открытия. Никто не проявлял ни малейшего интереса к «Хонде».

— Неужели дело в том, что я приходила туда выпить кофе? — спросила Линда. — Меня не было там в день пожара. Думаю, последний раз я побывала там недели за две до пожара. С какой стати кому-то хотеть меня убить из-за того, что я пила кофе в «Сливках и сахаре»?

Сидя в ресторане «Сантьяго Халиско», откуда мир казался более упорядоченным и здравомыслящим, чем с открытой автомобильной стоянки, где

Кравет уже мог разыскивать «Хонду» какими-то магическими методами, Пит спросил:

— Вы пытаетесь напугать меня ради смеха, девушка, или говорите серьезно и вас действительно хотят убить?

— У меня такое ощущение, что пришло время ввести тебя в курс дела, — опередил Линду Тим.

— Да. Пожалуй.

Тим кратко рассказал о случившемся в таверне, когда его дважды приняли не за того человека.

— Господи.

— Вот такая история, — продолжил Тим. — Ни единого доказательства того, что все так и было. А теперь получается, что ему никто бы не погрозил и пальчиком, даже если бы мы представили видео, на котором он стрелял в нас.

— После таверны тоже что-то случилось, — догадался Пит.

— Да. Многое.

— Хочешь поделиться?

— Пожалуй, что нет. Скажем так, мы с Линдой заработали право дышать и дальше. Честно говоря, меня удивляет, что мы до сих пор дышим.

— Я понимаю, для вас это не будет новостью, но если вам повезло и вы сумели щелкнуть его по носу, ничего не закончится, пока вы не щелкнете по носу тех, на кого он работает.

— Я подозреваю, что их-то по носу нам не щелкнуть.

— И что нам теперь делать? — спросила Линда. — Мы — две мышки, ястреб приближается, а высокой травы нигде нет.

В ее голосе не слышалось страха, да и выглядела она совершенно спокойной.

Тим задался вопросом: а откуда в ней такая внутренняя сила?

— Вот что ещё, — вновь заговорил Пит. — Может, в этом что-то есть. У меня приятель в полицейском управлении Лагуна-Бич, Пако, и он надежен, как восход солнца. Я говорил с ним полчаса тому назад, прощупал насчет «Сливок и сахара». Я знаю, что дело не сдано в архив, но продолжается ли расследование? Он говорит, что нет, расследованием никто не занимается. Потом Пако говорит мне о Лайли Вен-чинь, она без ума от горя и думает, что последняя точка ещё не поставлена. Она думает, что тот, кто убил ее семью, на этом не остановился и продолжит свое черное дело.

— Лайли — жена Чарли, — пояснила Линда. — Его вдова.

— Она вбила себе в голову, что несколько постоянных посетителей «Сливок и сахара» за последние полтора года, прошедшие после пожара, умерли, по ее разумению, не своей смертью.

Линда обхватила себя руками и .содрогнулась, словно они перенеслись из мая в январь.

— Умерли не своей смертью? — переспросил Тим. — Кто?

— Пако не сказал, а я не хотел, чтобы он насторожился. Ясно одно, они не воспринимают Лайли серьезно. После того как женщина потеряла стольких близких ей людей, нетрудно поверить, что от горя она тронулась умом. Но, возможно, вы захотите с ней поговорить.

— Возможно, — согласилась Линда. — Я знаю, где жила их семья. Если она не переехала.

— Пако говорит, что она живет в том же доме. Держится за то, что у нее осталось. Словно думает, что они вернутся, если она и дальше будет держаться.

Тим увидел в зеленых глазах полное понимание: она знала, о чем говорит Пит.

— Продиктуй мне свой новый номер, — продолжил Пит. — Сейчас поеду и куплю себе одноразовый мобильник. Сам свяжусь с вами. Сюда больше не звоните. Не хочу подставлять Сантьяго. Даже в такой малости.

— Я не понимаю, что ты можешь для нас сделать, — ответил Тим.

— Если я не смогу сделать для вас больше того, что уже сделал, тогда я — паршивый сукин сын. Давай номер.

Линда продиктовала номер.

— И вот что ещё вам нужно знать, хотя, наверное, вы это уже знаете.

— Что? — спросил Тим.

— Я разговариваю не с тобой, Вышибала. Я разговариваю с нашей красавицей. Слушаете меня, красивая вы наша?

— Обоими ушами, святой вы наш.

— Вы, наверное, это уже знаете, но вам не попасть в лучшие руки в сравнении с теми, в каких вы оказались.

Линда ответила, встретившись взглядом с Питом:

— Я знала это с того момента, когда вчера вечером он вошел в мой дом и сказал, что не понимает современного искусства.

— Тут ты права, — вздохнул Пит.

— Но, даже если бы он ничего не сказал или сказал бы что-то другое, я бы все равно знала, что теперь я в безопасности.

Глава 44

Сидя на кровати, читая роман «Безжалостный рак», Крайт вскоре забыл и про зеленый чай, и про печенье.

Она обладала врожденным мастерством рассказчика, писала ясно и понятно, блестяще использовала гиперболы.

А больше всего ему понравились пронизывающие книгу отчаяние, беспомощность, горечь, полнейшее отсутствие оптимизма в этом мрачном взгляде на мир.