Книга Год потопа - Маргарет Этвуд

Первое утро в школе прошло очень странно. Мне казалось, что уроки ведутся на иностранном языке. Все предметы были другие, все слова другие, и еще все пользовались компьютерами и бумажными тетрадями. А я их боялась, этот страх был как будто вживлен в меня. Казалось, что пользоваться ими опасно, ведь это вечные письмена, их не сотрешь, как написанное мелом на доске, ими могут воспользоваться враги. Когда я дотрагивалась до клавиатуры или страниц, мне хотелось побежать в туалет и вымыть руки: ведь опасность наверняка перешла на меня.

Люцерна сказала, что власти охраняемого поселка «Здравайзера» засекретят нашу так называемую личную историю — насильственное похищение и все прочее. Но кто-то, видимо, проболтался, потому что в школе все знали. Хорошо хоть, что Люцернина история про секс-рабыню и маньяка не выплыла наружу. Но я знала, что совру при необходимости, чтобы защитить Аманду, Зеба и Адама Первого и даже рядовых вертоградарей. Мы все друг у друга в руках, говорил Адам Первый. Я начала понимать, что это значит.

В обеденный перерыв вокруг меня собралась небольшая толпа. Они были не злые, просто любопытные. «Так ты жила в секте? С маньяками! Они правда были чокнутые?» Они все спрашивали и спрашивали. И при этом ели свой обед, и всюду пахло мясом. Бекон. Рыбные палочки, двадцать процентов настоящей рыбы. Гамбургеры — тут они назывались здравбургеры и делались из мяса, которое растили на раздвижных каркасах. Так что это не была убоина. Но все равно оно пахло как мясо. Аманда съела бы бекону, чтобы доказать, что травоеды не промыли ей мозги. Но я так не могла. Я отлепила булку от своего здравбургера и попыталась ее съесть, но от нее воняло мертвым животным.

— Что, там правда было так ужасно? — спросила Вакулла.

— Нет, просто секта «зеленых», — сказала я.

— Как исаиане-волкисты, — влез какой-то мальчик. — Они были террористами?

Все подались вперед: хотели услышать что-нибудь ужасное.

— Нет. Они пацифисты. У них есть сад на крыше, мы в нем работали.

И я рассказала им про переселение улиток и слизняков. Мне самой было ужасно странно себя слушать.

— Хорошо хоть вы их не ели, — сказала одна девочка. — В некоторых сектах едят зверей, сбитых на дороге.

— Исаиане-волкисты точно едят. Я читал в Инете.

— Ты, значит, жила в плебсвилле. Круто.

Я начала понимать, что у меня есть преимущество. Я жила в плебсвилле, где никто из этих ребят не бывал — разве что ездил на экскурсию со школой или ходил вместе с родителями — любителями экзотики на рынок «Древо жизни». Так что я могла врать сколько душе угодно.

— Тебя эксплуатировали, как детский труд, — сказал один мальчик. — Девочка-рабыня в секте «зеленых». Секси!

Все засмеялись.

— Джимми, не идиотничай, — сказала Вакулла и подбодрила меня: — Не обращай внимания, он всегда что-нибудь такое ляпнет.

Джимми ухмыльнулся.

— Вы поклонялись капусте? — продолжал он. — О великая капуста, я лобызаю твою капустную капустность!

Он опустился на одно колено и схватил в горсть мою плиссированную юбку.

— Какие милые листочки, а можно их оторвать?

— Не будь мясоедом, — сказала я.

— Чем? — расхохотался он. — Мясоедом?

Мне пришлось объяснять, что среди «зеленых» это очень плохое ругательство. Как «свиноед». Как «слизняковая морда». Это рассмешило Джимми еще больше.

Я поняла, какое передо мной стоит искушение. Ясно увидела. Я могла рассказывать о причудливых подробностях жизни в секте, притворяясь, что считаю их извращениями, какими они кажутся моим одноклассникам. Тогда я стану популярной. Но тут же увидела себя глазами Адамов и Ев: они смотрели на меня печально, разочарованно. Адам Первый, Тоби, Ребекка. И Пилар, хоть она и умерла. И даже Зеб.

Предательство — это так легко. В него соскальзываешь. Но это я уже знала, из-за Бернис.

Вакулла пошла провожать меня домой, и Джимми тоже пошел. Он все время дурачился — шутил и ждал, что мы будем смеяться, — и Вакулла действительно смеялась, из вежливости. Я видела, что Джимми в нее сильно влюблен, но она мне потом сказала, что может воспринимать его только как друга.

На полпути Вакулла свернула к собственному дому, а Джимми сказал, что пойдет дальше со мной, потому что ему по дороге. В присутствии других людей он действовал на нервы: может быть, думал, что лучше самому выставить себя дураком, чем ждать, пока это сделает кто-нибудь еще. Но когда он не играл на публику, он был гораздо симпатичнее. Я чувствовала, что в глубине души он печален, потому что я и сама была такая. В этом отношении мы с ним были как две половинки — во всяком случае, тогда мне так казалось. Он был первым мальчиком, с которым я по-настоящему подружилась.

— Наверное, тебе ужасно странно тут, в охраняемом поселке, после плебсвилля, — сказал он однажды.

— Да, — сказала я.

— А твою маму правда привязывал к кровати бешеный маньяк?

Джимми мог сказануть такое, о чем другие люди только думали, но никогда не произносили вслух.

— Кто тебе сказал? — спросила я.

— Парни в раздевалке.

Значит, сказка Люцерны просочилась наружу.

Я набрала воздуху.

— Только между нами, хорошо?

— Могила, — сказал Джимми.

— Нет. Ее никто не привязывал.

— Я так и думал, — сказал Джимми.

— Только никому не говори. Я тебе доверилась.

— Не буду, — ответил он.

Не стал спрашивать «а почему?». Он знал: если все услышат, что Люцерна сочиняет, то догадаются, что ее не похищали и что она просто наврала. Что она сама убежала из любви или просто ради секса. А потом вернулась в «Здравайзер» к мужу-лузеру, потому что другой мужчина ее бросил. Но она не могла в этом признаться — готова была скорее умереть. Или убить кого-нибудь.

Время от времени я пряталась в шкафу, доставала фиолетовый телефон и звонила Аманде. Мы посылали друг другу эсэмэски, чтобы знать, когда лучше звонить, и, если связь была хорошая, видели друг друга на экране. Я все время спрашивала про вертоградарей. Аманда рассказала, что больше не живет у Зеба — Адам Первый решил, что она уже почти взрослая, так что теперь она спит в одном из отсеков для одиночек, и это очень скучно.

— Когда ты вернешься? — спросила она.

Но я не знала, как мне убежать из «Здравайзера».

— Я над этим работаю, — сказала я.

В наш следующий разговор она сказала: «Смотри, кто здесь», и на экране появился Шекки. Он кротко ухмылялся, и мне пришло в голову, что они, наверное, занимаются сексом. Я почувствовала себя так, словно Аманда сперла какую-нибудь блестящую безделушку, которую я сама хотела заполучить. Но это было глупо, ведь я вовсе не влюблена в Шекки, ничего такого. Мне, правда, было интересно, кто держал меня за попу в тот вечер, когда я отрубилась в будке голограммера. Но скорее всего, это был Кроз.