Книга Год потопа - Маргарет Этвуд

Люцерна сказала им, что меня бесполезно о чем-либо спрашивать. Со мной члены секты обращались хорошо, да их и самих обманывают. Она единственная, кто знал правду; это бремя ей приходилось нести в одиночку. Любая женщина, любящая свое дитя так, как Люцерна — меня, на ее месте поступила бы так же.

Перед сеансами у психиатра Люцерна сжимала мне плечо и говорила:

— Аманда еще там. Не забывай об этом.

Это значило, что, если я обвиню ее во вранье, она вдруг вспомнит, где ее держали, и ККБ нагрянет туда с пистолетами-распылителями, и тогда может случиться все, что угодно. Случайные прохожие часто погибали при атаках с распылителями. ККБ говорила, что тут ничего не поделаешь. Это все в интересах общественного порядка.

Несколько недель Люцерна следила за мной, чтобы я не пыталась убежать или настучать на нее. Наконец мне удалось вытащить фиолетовый телефон и позвонить Аманде. Она еще раньше прислала эсэмэску с номером нового украденного ею телефона, так что я знала, куда звонить, — она все предусмотрела. Чтобы позвонить, я залезла в стенной шкаф в своей комнате. Там, как у всех шкафов в доме, внутри была подсветка. Сам шкаф был размером с закуток, в котором я спала у вертоградарей.

Аманда ответила сразу. Вот она, во весь экран, совсем не изменилась. Мне страшно хотелось опять к вертоградарям.

— Я по тебе ужасно скучаю, — сказала я. — Я убегу при первой возможности.

Но добавила, что не знаю, когда это будет, потому что Люцерна заперла мое удостоверение личности в ящик, а без него меня не выпустят за территорию.

— А ты не можешь поменяться? — спросила Аманда. — С охранниками?

— Нет, — сказала я. — Вряд ли. Здесь все по-другому.

— A-а. Что у тебя с волосами?

— Люцерна меня заставила подстричься.

— Тебе идет, — сказала Аманда. — Бэрта нашли на пустыре за «Чешуйками». Со следами заморозки.

— Он был в морозильнике?

— То, что от него осталось. У него не хватало частей — печени, почек, сердца. Зеб говорит, что мафия продает органы, а остальное придерживает до случая, когда надо кого-нибудь предупредить.

— Рен! Где ты?

Люцерна! В моей комнате!

— Мне надо идти, — шепнула я. И запихала телефон обратно в тигра. — Я здесь, — сказала я вслух. У меня стучали зубы. В морозильниках так холодно.

— Что ты делаешь в шкафу, девочка моя? — спросила Люцерна. — Пойди покушай! Тебе сразу станет легче!

Она говорила очень весело. Если я вела себя странно, как будто у меня не все дома, это было хорошо для нее: даже если я расскажу про нее правду, меньше вероятность, что мне поверят.

Она всем говорила, что мою психику травмировало пребывание среди чокнутых сектантов с промытыми мозгами. Я не могла доказать, что она врет. А может, меня и правда травмировало: мне не с чем было сравнивать.

40

Как только я поправилась — они все говорили «мы тебя поправим», как будто я бретелька от лифчика, — Люцерна сказала, что я должна ходить в школу, потому что мне вредно болтаться дома и хандрить. Я должна брать пример с нее: бывать на людях, строить себе новую жизнь. Это было опасно для самой Люцерны: я была все равно что ходячая бомба, потому что в любую минуту могла проболтаться и рассказать всю правду. Но Люцерна знала, что я ее молча осуждаю, и это ее раздражало, так что она по правде хотела меня куда-нибудь сплавить.

Фрэнк вроде бы поверил ее рассказу, хотя ему явно было наплевать, что с ней случилось на самом деле. Теперь я поняла, почему Люцерна сбежала с Зебом: тот хотя бы замечал ее. И меня замечал, а Фрэнк обращался со мной как с окном: никогда не смотрел на меня, а только сквозь.

Иногда мне снился Зеб. Он был в медвежьем костюме, а потом молния расстегивалась по всей длине, как в чехле для пижамы, и Зеб вылезал наружу. Во сне от него пахло успокаивающе — травой, политой дождем, и корицей, и запахом вертоградарей — соленым, уксусным, с примесью горелых листьев.

Школа называлась «Здравайзеровская средняя». В первый день я надела что-то из обновок, купленных для меня Люцерной. Оно было розовое и лимонно-желтое — вертоградари не признавали таких цветов, потому что маркая одежда означает лишний расход мыла.

В новой одежде я чувствовала себя как на маскараде. Она сильно обтягивала по сравнению с просторными платьями, голые руки торчали из рукавов, голые ноги — из-под плиссированной юбки длиной до колена. Я никак не могла ко всему этому привыкнуть. Но, если верить Люцерне, так ходили все девочки в Здравайзеровской средней школе.

— Бренда, не забудь крем от солнца, — сказала она, когда я выходила. Теперь она звала меня Брендой, утверждая, что это мое настоящее имя.

Школа назначила мне одну ученицу в сопровождающие. Она должна была доводить меня до школы и помогать мне ориентироваться. Ее звали Вакулла Прайс. Она была худая, с блестящей кожей цвета сливочных тянучек. В пастельно-желтой майке вроде моей, но не в юбке, а в брюках. Она круглыми глазами посмотрела на мою плиссированную юбку.

— Красивая у тебя юбка, — сказала она.

— Это мне мама купила.

— Ой! — Голос у нее был сочувственный. — Мне мать такую купила два года назад.

Я поняла, что Вакулла мне нравится.

По дороге в школу она задавала разные вопросы вроде: «Чем занимается твой папа?», «Ты давно приехала?» — но ничего не говорила про секты. А я спрашивала: «Тебе нравится в школе?», «Кто ваши учителя?» — и так мы благополучно добрались до школы.

Дома, мимо которых мы шли, были в разных стилях, но все покрыты солнечнокожей. В охраняемом поселке использовали новейшие технологии, и Люцерна мне все время на это указывала: «Видишь, Бренда, они гораздо лучше берегут природу, чем эти пуристы-вертоградари, так что тебе не нужно беспокоиться насчет расхода горячей воды, и, кстати, не пора ли тебе снова принять душ?»

Здание школы было чистым, аж блестело — ни граффити, ни отваливающихся кусков, ни разбитых окон. Перед школой был темно-зеленый газон и кусты, обстриженные в форме шара, и еще статуя. На табличке было написано: «Флоренс Найтингейл, „Дама с лампой“». Но букву «м» кто-то замазал, и получилось «Дама с лапой».

— Это Джимми сделал, — сказала Вакулла. — Мы с ним сидим вместе на «Биотех-наноформах». Он вечно придумает какую-нибудь глупость.

Она улыбнулась. У нее были очень белые зубы. Люцерна все время говорила, что у меня зубы очень плохие и что меня нужно отвести к косметическому дантисту. Она собиралась полностью поменять интерьеры нашего дома, но и во мне тоже запланировала кое-какие переделки.

По крайней мере, дырок в зубах у меня не было. Вертоградари не признавали очищенного сахара и насаждали регулярную чистку зубов, хотя вместо щеток приходилось использовать размочаленные палочки, потому что вертоградари не желали совать в рот ни пластик, ни животную щетину.