Книга Беллинсгаузен - Евгений Федоровский

Крузенштерн покосился на погруженного в сомнамбулическое состояние Головачёва, помедлил, добавил:

— В их конституции тоже провозглашены свобода, равенство, братство, но, в отличие от якобинцев, термидорианцев, бонапартистов, они утверждают сии постулаты не кровью и войнами, а усердным свободным трудом на своей земле, вольной деятельностью граждан в любой промышленной сфере... Мы немало поездили по Америке. Разумеется, больше нас интересовали верфи, доки, особенности кораблестроения. И опять дивились постановкой дела, не расчётливой, крохоборческой, как у немцев, а со смелым размахом, большим приглядом вперёд. Такое, полагаю, случается лишь у тех народов, кои уверены в своём правительстве и в крепости законов, для их же пользы разработанных...

— А дальше что? — спросил Фаддей, нарушая затянувшуюся паузу.

— Вернулись в Галифакс, нанялись офицерами на британские корабли, некоторое время крейсировали вдоль канадских берегов. Лисянский умудрился ввязаться в баталию с французским фрегатом, тут его сильно контузило, но обошлось. Вернулись в Англию, надеясь оттуда попасть в Ост-Индию. Помог граф Воронцов. Да вы его, Фаддей, знаете...

— Представлялся, когда на гардемаринской практике был, — ответил Беллинсгаузен, ожидая продолжения рассказа о странствиях своего капитана.

— После хлопот Семён Романович устроил нас на фрегат «Резонебль». Он уходил к мысу Доброй Надежды в конвое судов Ост-Индийской компании. У мыса Саймонс-Бей нас разлучили. Лисянский попал па «Септр», я — на 36-пушечный фрегат «Оазо». «Резонебль» возвращался обратно в Англию, а мой должен был охранять трёх купцов Ост-Индийской компании. Капитан попался свирепый — Линзи. Порол он матросов розгой с костяными ракушками на концах. Доставал до костей, прошибал до позвоночника. Один из штормов потрепал корабль настолько, что у него даже на стоянке уровень забортной воды в трюме поднимался на двадцать дюймов в час. Приходилось постоянно работать на помпах. Несмотря на отчаянный и крутой характер, Линзи был и неглупым моряком. Он не решился идти прямиком через Индийский океан, а направил конвой в виду берегов по Мозамбикскому проливу, через Коморские и Сейшельские острова, от них двинулся к Мальдивским островам и Цейлону. Я оказался первым русским моряком в этих краях. И как знал, что мои наблюдения когда-нибудь пригодятся, не расставался с секстаном, определял координаты островов, мелководий, в путевой журнал заносил все данные о направлении ветров и течений.

Крузенштерн пригубил вино, подливаемое Ратмановым или Беллинсгаузеном, неожиданно улыбнулся, вспомнив что-то смешное:

— В августе 1797 года фрегат доволокся до Калькутты и встал на ремонт в док. При осмотре обнаружилось, что днище пробил огромный камень да так и остался в пробоине, как пробка в бутылке. Если бы он не застрял столь крепко, «Оазо» мог бы затонуть в любой момент сорокасуточного плавания. Вот и не верь в морскую удачу.

— Ты б об этом написал да пропечатал, чтоб других позабавить, — серьёзным тоном посоветовал Макар Иванович.

— Моряк отчёты пишет начальству, а не путевые очерки.

— А ты и отчёт дай. Коль окончите наше плавание благополучно, к Логину Ивановичу Голенищеву-Кутузову обратись. Он теперь в учёном совете при Адмиралтействе числится[18].

— Попробую, — пообещал Иван Фёдорович и взглянул на Беллинсгаузена. — Таким вот, как Фаддей, надо наш опыт передавать. Тогда флот русский не захиреет, ещё дальше пойдёт. Верно, лейтенант?..

3

Прошли праздники — Крещение, Масленица, Пасха. Бездействие моряки использовали с толком. Матросы делали новые спасательные шлюпки, выполняли мелкий ремонт — пилили, строгали, подлаживали. На корабле, как в деревенском доме, всегда хватало работы. Офицеры и учёные занялись изучением проливов и отливов. Неподалёку от домика посланника в морское дно вбили бамбуковый шест с делениями и по нему регулярно, в течение полугода, отмечали уровни воды. Данные наблюдений увязывали с положением небесных светил и звёзд, метерологической и гидрологической обстановкой. Итогом наблюдений явился ценный научный труд «Таблица суточных счислений о долготе, о течениях, о приливах и отливах в Нагасаки», крайне важный для европейских моряков, приходивших в единственный открытый для них японский порт.

В конце марта 1805 года Резанова известили, что император принимать российского посла не пожелал, а перепоручил вести переговоры своему особо доверенному подданному. Словесные дуэли с чиновниками ни к чему не привели. Япония и не помышляла ни о каких торговых отношениях с Россией, как, впрочем, и с другими европейскими государствами. Императорский сановник подарки возвратил и высказал требование, чтобы впредь российские корабли не посещали Страну восходящего солнца. Бедный Резанов сразу постарел на несколько лет.

6 апреля корабль снялся с якоря и через Корейский пролив направился к Камчатке. Поскольку тамошнее побережье ещё было сковано льдами, плыли не торопясь, часто останавливались, проводили съёмку Восточного Сахалина, замеряли прибрежные глубины. На карте появлялись имена знакомых нам людей: залив Мордвинова, мыс Муловского, мыс Беллинсгаузена...

Постепенно льды отодвинулись к северу, освободили Авачинскую бухту. «Надежда» встала под защиту высокого берега, бросила якоря.

В конторе коменданта Петропавловского порта Крузенштерн и Резанов получили пачки писем. У Ивана Фёдоровича их оказалось много больше — от жены, знакомых, морского министра Румянцева, отдельно два пакета от государя. Не распечатывая их при всех, Крузенштерн договорился о поставках провианта, пиломатериала, питьевой воды, порядке выгрузки грузов Российско-Американской компании.

Со своими офицерами отобедал у хлебосольного служаки-майора «чем Бог послал». А послал-то он кушанья давно не пробованные: пельмени с мясной пахучей начинкой, кругленькие и толстенькие, как раз в рот положить, чтоб там лопнули, обдав небо крепким наваром; грузди в деревянных блюдах; бруснику и янтарно-золотистую икру, каждая икринка величиной с горошину; голубику мочёную, красную кету и горбушу, жиром облитую; румяные шаньги с олениной и медвежатиной; балык тёртый и строганый; кулебяки ярусные с печёнкой и многое другое, только хозяину ведомое.

То же самое майор распорядился послать матросам, но не в блюдах, а бочках и бочонках, котлах и туесах, мешках и коробах.

Иван Фёдорович ел и то, и другое, и третье, похваливал, будто забыл о письмах. Фаддей исподтишка поглядывал на него. Ах, как он понимал нетерпение Крузенштерна поскорей прочитать письма, особенно царские, в которых, возможно, решалась его судьба, но на лице капитана не обозначилась ни одна озабоченная морщинка, не дрогнул ни единый мускул.