Книга Османская империя. Шесть столетий от возвышения до упадка. XIV-XX вв. - Джон Патрик Бальфур

Пришло время для мирных переговоров, к которым Габсбурги были готовы, так же как и османы. Соглашение было достигнуто с Фердинандом, который в формулировке, продиктованной Ибрагимом, обращался к султану, как сын к отцу, тем самым удовлетворив османскую гордость и престиж. Со своей стороны, Сулейман обещал отнестись к Фердинанду как к сыну и даровал ему мир «не на семь лет, не на двадцать пять лет, не на сто лет, а на два века, три века, в действительности навсегда, если Фердинанд сам не нарушит его». Венгрию следовало расчленить и ее крепости поделить между двумя суверенами, Фердинандом и Запольяи.

В действительности достичь соглашения оказалось трудно. Сулейман, с одной стороны, натравливал Запольяи, «моего раба», на Фердинанда и настаивал, что «Венгрия моя»; Ибрагим, с другой стороны, предпочитал соглашение на базе того, что каждый должен иметь то, что занимает. В конце концов, к полному замешательству Сулеймана, вдобавок еще и за его спиной, Фердинанд и Запольяи заключили самостоятельное соглашение, оговорившись, что каждый из них будет править как король в своей части страны до смерти Запольяи, после чего всей страной будет править Фердинанд. Тем временем так и не было мирного договора между султаном и императором, которые никак не могли согласовать имперские претензии в части титулов и званий.

Таким образом, получалось, что на одном из поворотных этапов истории Сулейман был остановлен перед Веной и не смог проникнуть в сердце Европы, так же как мусульмане из Испании восьмью веками раньше потерпели неудачу в битве под Туром. Его провал частично объяснялся героическим сопротивлением хорошо подготовленных и умело управляемых европейских войск, опытных бойцов, дисциплина и профессиональный опыт которых превосходили уровень воинов феодальных армий, до того времени противостоявших туркам на Балканах и в Венгрии. В этом случае Сулейман встретил равного себе противника.

Но его неудача в равной мере объяснялась географией и климатом регионов: растянутыми на более чем 700 миль между Босфором и Центральной Европой линиями коммуникаций, тяжелыми климатическими условиями долины Дуная с затяжными дождями, бурями и наводнениями. Эти факторы значительно сокращали продолжительность кампаний, и без того сокращенную — для армии, которая не везла с собой собственных припасов, — необходимостью заготавливать фураж для лошадей кавалеристов, что невозможно в зимнее время и в разоренных местностях. Сулейман теперь признал, что в Центральной Европе есть город, дальше которого вести военные кампании невыгодно. Вена в контексте военных событий века была, по сути, недосягаема для султана в Стамбуле.

Однако страх Европы перед турецкой угрозой был усилен, благодаря полученному опыту, уважением к турецкой армии. Здесь были не варварские орды из азиатских степей, а высокоорганизованная, современная армия, с которой Запад в этом веке еще не сталкивался. О ее солдатах итальянский наблюдатель отмечал: «Их военная дисциплина настолько справедлива и строга, что легко превосходит дисциплину древних греков и римлян. Турки превосходят наших солдат по трем причинам: они быстро подчиняются своим командирам; в сражении они никогда не проявляют ни малейшего страха за свою жизнь; они длительное время могут обходиться без хлеба и вина, ограничиваясь ячменем и водой».

Бесконечное множество европейцев подтверждало боевые качества османов, их боевой энтузиазм, самообладание, единое чувство цели.

Имея за собой такую сплоченную силу, Османская империя приобрела большое влияние в делах Запада. Сулейман сделал из этого обстоятельства долговременный политический фактор, который позднее получил название европейского согласия.

Глава 14

Когда Сулейман в юности унаследовал османский трон, кардинал Уолси сказал о нем послу Венеции при дворе короля Генриха VIII: «Этому султану Сулейману двадцать шесть лет, и он не лишен и здравого смысла; следует опасаться, что он будет действовать как его отец». Дож написал своему послу: «Султан молод, очень силен и исключительно враждебен к христианству». Великий Турок, Синьор Турко для венецианцев, внушал правителям Западной Европы только страх и недоверие к себе, как «сильный и грозный враг» христианского мира.

За исключением подобных воинственных определений, поначалу мало что свидетельствовало о будущем величии Сулеймана. Но вскоре его военные кампании стали все более и более уравновешиваться дипломатическими сражениями. До этого иностранные представительства при дворе султана ограничивались главным образом венецианцами, которые со времени поражения, нанесенного им турками на море в начале века, и последовавшей за этим утратой превосходства в Средиземном море, «научились целовать руку, которую не удалось отрубить». Венеция, таким образом, развивала тесные дипломатические отношения с Портой, что считала крайне важным. Она часто направляла в Стамбул миссии и имела там постоянную ре зиденцию байло, министра, который обычно был человеком высшего круга. Венецианские дипломаты постоянно направляли дожу и его правительству донесения и тем самым косвенно помогали держать Европу в целом хорошо информированной относительно развития событий при дворе султана. Король Франциск I однажды сказал о них: «Из Константинополя не поступает ничего правдивого, кроме как через Венецию».

Но теперь зарубежные контакты и, таким образом, присутствие в городе влиятельных иностранцев возросли с прибытием новых миссий других держав — французов, венгров, хорватов и, главное, сопровождаемых свитами представителей короля Фердинанда и императора Карла V. Благодаря им, а также растущему числу иностранных путешественников и писателей христианский мир Запада постоянно открывал для себя новые подробности о Великом Турке, образе его жизни, институтах, с помощью которых он правил. Европейцы узнавали больше о характере его двора с изощренным церемониалом, о жизни его подданных с диковинными, но далеко не варварскими традициями, манерами и обычаями. Образ Сулеймана, который теперь увидел Запад, был, в сравнении с его османскими предками, образом цивилизованного монарха. Пусть пока еще в восточном, а не западном понимании. Было очевидно, что он поднял восточную цивилизацию, вышедшую из племенных, кочевых и религиозных истоков, на самую вершину. Он обогатил ее новыми пышными чертами и отнюдь не случайно получил на Западе прозвище Великолепный.

Повседневная жизнь Сулеймана во дворце, с утра до вечера, следовала ритуалу, сравнимому в его детальной точности с ритуалом французских королей в Версале. Когда султан утром вставал с кушетки, избранные из числа слуг должны были одеть его в кафтан, который он надевал лишь один раз, с двадцатью золотыми дукатами в одном кармане и тысячей серебряных монет в другом. И кафтан, и неизрасходованные монеты в конце дня становились «чаевыми» постельничего. Еду для трех его ежедневных трапез подносила ему длинная процессия пажей. Он съедал ее в одиночестве из превосходных фарфоровых и серебряных блюд, поставленных на низком серебряном столике, с подслащенной и ароматизированной водой (изредка вином) для питья, в присутствии стоящего рядом доктора в качестве меры предосторожности от возможного отравления.

Ночью султан спал на трех бархатных матрацах малинового цвета, одном из пуха и двух из хлопка, летом под простыней из тончайшей дорогой ткани, а зимой — завернувшись в мягчайший мех соболя или черной лисицы, а голова его покоилась на двух подушках с зелеными кисточками. Над его ложем возвышался золоченый балдахин, а вокруг было поставлено четыре высоких восковых свечи в серебряных подсвечниках, при которых на протяжении всей ночи находились четыре вооруженных стража, гасившие свечи с той стороны, в которую мог повернуться султан, и охранявшие его до пробуждения. Каждую ночь в качестве меры безопасности он спал в разных комнатах, по своему выбору, которые его постельничий должен был успеть приготовить. Большая часть его дня была занята официальными аудиенциями и консультациями с чиновниками. Но когда не было заседаний дивана, он мог посвятить время досугу, возможно читая «Книгу Александра» — легендарный отчет персидского писателя о подвигах великого завоевателя — или изучая религиозные и философские трактаты. Также он мог слушать музыку или веселиться, наблюдая за ужимками карликов и поединками борцов, а еще развлекаться остротами придворных шутов. Во второй половине дня, после сиесты на двух матрацах: одном — парчовом, шитом серебром, и другом — шитом золотом, он нередко переправлялся с избранным спутником через пролив на азиатский берег Босфора, чтобы отдохнуть там в садах. Дворец мог тоже предложить ему отдых и восстановление сил. Для этого существовал сад у третьего двора, где росли пальмы, кипарисы и лавровые деревья и стоял павильон со стеклянным куполом, по крыше которого в жаркое время струились каскады сверкающей воды.