Книга Пойми и прости - Дж. П. Моннингер

— Джек? Джек Квиллер-Куч здесь?

Туалетный работник, худой, высокий африканец в голубом жакете, подошел и загородил мне путь рукой.

— Мадемуазель, нет, — сказал он. — Нет, нет, нет.

— Джек! — крикнула я еще громче. — Джек, где ты?

Мужчина вывел меня из уборной. Мой голос эхом раздался в комнате, отделанной кафелем.

— Мой друг пропал… — сказала я, пытаясь связать хоть пару слов на французском, но у меня ничего не получалось. — Мой парень… Он пошел сюда, наверное.

— Нет, мадемуазель. Les garcons… Только для мужчин.

— Я понимаю… Правда, но он пропал.

Мне на телефон пришло сообщение. Я так быстро вытащила его из кармана, что уронила. Он заскользил по полу, и мне пришлось ползком ловить его. Я думала, что разбила его, но с ним все было в порядке. Это было сообщение от мамы, в котором она написала, что тоже хочет поскорее увидеть меня. Мне даже думать не хотелось о том, что мой телефон только что побывал на полу туалета.

Я снова написала Джеку.

«Джек?»

Почти в этот же момент по системе громкой связи объявили наш рейс.

Нью-Йорк. Аэропорт им. Джона Ф. Кеннеди. Посадка группы под номером четыре.

— Мадемуазель, — повторил работник, и лишь после этого я осознала, что все еще нахожусь в туалете. Я попятилась. Поток людей был, как обычно, бесконечным — все спешили на свои рейсы, волоча за собой чемоданы, словно послушных собак.

Мой мозг немного ускорился, и я вспомнила: рюкзак. Какой идиот станет оставлять рюкзак без присмотра в аэропорту? Я поспешила к нашему выходу на посадку и осознала, что в этой ситуации применяется принцип бритвы Оккама. Я знала об этой презумпции еще с философии на первом курсе. На латыни это звучит как lex parsimoniae. Короче говоря, этот принцип используется, когда происходит конфликт гипотез и выбрать необходимо ту, которая предлагает меньшее количество вариантов. В общем, нужно быть проще. Выбрать наипростейший вариант. Мои мысли просто сводили меня с ума. Мне нужно было следовать принципу бритвы Оккама.

Голос — за пределами моей головы — зазвучал из колонок и объявил рейс на Алжир. Это затормозило меня. В мою кровь снова ворвался поток паники. Я развернулась и побежала в сторону, куда пошел Джек. Бежать в такой толпе было практически невозможно, но я старалась изо всех сил. Мне было больно дышать, словно мои легкие пронизывал меч. Мысль о том, что Джек мог бросить меня, просто уйти, казалась настолько нереальной, что я даже не допускала этого варианта, как бы настойчиво этот уродливый птенец ни пытался пробить серую скорлупу.

Но тогда спокойный, более сдержанный голос стал успокаивать меня. «Он не ушел», — шептал голос. «Он бы так не поступил». «Он ни за что не бросил бы тебя». Голос настаивал, чтобы я успокоилась, и я замедлила шаг, еще минут пять погуляла по пешеходному мосту, пытаясь быть нормальным туристом, пытаясь выглядеть беззаботно, пытаясь поверить в то, что, когда я вернусь за рюкзаком, который по глупости оставила посреди аэропорта, он будет ждать меня там, с воображаемой гитарой в руке. Я даже заставила себя остановиться в ларьке с журналами и конфетами, делая вид, что изучаю ассортимент. Мой желудок горел и болел, словно я проглотила кошку, покрытую разрыхлителем «Криско». Я взяла в руки копию журнала под названием «Матч» и пролистала его. Мне хотелось дать Джеку время, чтобы вернуться. Хотелось, чтобы он не торопился.

Я не спеша вернулась к выходу на посадку. Глядя на лица людей, проходящих или пробегающих мимо, я думала о том, какие же секреты они хранят. Казалось, каждый из них что-то искал. Искал кого-то или что-то. Дважды я чуть не столкнулась с людьми, которые везли за собой чемоданы. Затем совершенно случайно я заметила свой рюкзак и улыбнулась — радовало, что он лежал на месте, что я рискнула и победила, — но я не увидела Джека. Я подошла поближе, а его все не было, и тогда я начала изучать зону ожидания, регистрационный стол, но его не было ни там, ни там.

Я подошла к рюкзаку и села рядом. Я смотрела прямо перед собой.

Я знала, что время бежит, но только в маргинальном смысле. Когда люди вокруг меня начали вставать и идти куда-то, я почти в тумане осознала, что пришло время садиться на борт. Нью-Йорк. Аэропорт им. Джона Ф. Кеннеди. Я встала, наклонилась, подняла свой рюкзак. Забросила его на плечо, он ударил меня по спине, и мои легкие издали ответный «ох». Я развернулась, чтобы почувствовать это снова. Это было приятное чувство, чувство веса, который, словно маятник, ударяет по моей спине и пояснице.

Я достала телефон, чтобы проверить, не ответил ли Джек, не позвонил ли, не сделал ли хоть что-нибудь. Мой палец сам нажал на книгу контактов, я вбила имя Джека и нажала на него. Пока мой телефон связывался с телефоном Джека, я лихорадочно думала, что бы ему сказать. «Эй, Джек, где ты? Ты пропал… Эй, Джек, я стою у выхода на посадку, наш рейс уже объявили, и я подумала, может, ты захочешь поторопиться…» Но он не ответил. Включился автоответчик, я сделала глубокий вдох, открыла рот, чтобы начать говорить, но аккуратно завершила вызов.

Работники аэропорта объявили, что начинается посадка группы под номером один, попросили пассажиров подготовить посадочные талоны и открыть паспорта.

Я нехотя встала в очередь на посадку. Постоянно смотрела в направлении, куда ушел Джек, и все надеялась, что вот-вот, еще пару секунд, и он появится, он уже идет ко мне, и я отругаю этого идиота за его дурацкую шутку. Вдруг мне пришло в голову, что он уже может быть в самолете. Что если произошла сумасшедшая путаница? Какая-то женщина попросила мой паспорт, и я дала его ей. Она просканировала его и вернула мне в руки. Я поблагодарила ее, не отрывая взгляда от ее рта, произносящего какие-то слова. Затем мы прошли длинный проход к двери самолета, я зашла внутрь, наконец сойдя с французской земли, вручила документы бортпроводнице, женщине с тонной косметики на лице и улыбкой, которая не сходила с него. Она кивнула и указала на хвост самолета. Я прошла весь первый класс, а когда наконец добралась до своего отсека, упала на сиденье, глядя перед собой. Джека рядом не было.

Пока самолет стоял, меня вырвало в туалете.

Приступ тошноты накатил волной, и мне не удалось сдержаться. Я была опустошена. Спустя какое-то время после того, как меня трижды вырвало, кто-то постучался в дверь и по-французски спросил, все ли в порядке.

— C,a va, — ответила я. — Merci.

Они снова протараторили что-то на французском.

Я повторила:

— C,a va.

После боли особенно острой — чувства старые. Так говорила поэтесса Эмили Диксон. Я сидела в ожидании полета, минуты шли, реальность тянулась невыносимо медленно, постепенно становясь мучительной, и я ощущала, как становлюсь жесткой. Моя спина выпрямилась. Да, я стану непреклонной. Я приму то, чего не могу изменить. Я не стану, не позволю себе больше плакать. Прямо как доктор Сьюз. Не стану, не позволю.