Книга Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди - Виталий Шипаков

Более того, оказавшись на хуторе один, без Марыси, Яна и Елены, он впал в глубокую тоску. Причиною тому стало, конечно же, замужество принцессы их рыцарского братства. Гжегож был немножечко влюблен в Еленку, хотя никогда бы не признался в этом даже самому себе, хорунжий относился к ней всегда как к дочери. А потому, увидев старого приятеля ее мужем, Шептицкий шибко загрустил. Его собственная жизнь предстала перед ним в таком сером цвете, что не помогла и прирожденная мечтательность. Одним словом, пребывание на свадьбе да вызванные встречею с Воловичем воспоминания не пошли на пользу бывшему гусару. Заключив союз с зеленым змием, он принялся глушить свою такую же зеленую тоску. Дело шло уже к позорной гибели отчаянного шляхтича в вечной битве вина и человека, из которой никто и никогда не выходил победителем, но тут явился гонец Озорчука.

Узнав, что он еще кому-то нужен, что полковник без него вообще, как без рук, Гжегож сразу образумился. За один день он собрал свою лучшую в литовском ополчении хоругвь и двинулся в путь. За всю неблизкую дорогу Шептицкий не выпил ни глотка хмельного зелья, но перенесенный месячный запой явно давал о себе знать.

Зябко кутаясь в старенький плащ, хорунжий спросил:

– Ну, рассказывай, как вы здесь живете, как Еленка себя в княгинях чувствует? А то в имении у канцлера ни от кого толку не добьешься. Что его слуги, что наши шляхтичи, все одно твердят – князь с княгиней и полковником в Варшаву уехали, только вечером вернутся. Я людей оставил в вотчине, пускай с дороги отдыхают, а сам с Марцевичем да Ежи вас встречать отправился.

– Ничего живем, грех жаловаться, – охотно ответил Ян, ему тоже не терпелось поделиться с другом своими переживаниями. – Еленка только вот с жиру бесится. Я тебя для того и вызвал, чтоб в рассудок здравый ее привел. Это только ты умеешь.

– И чего принцесса наша вытворяет? – насмешливо поинтересовался Гжегож.

– Сегодня, например, на праздник к князю Вишневецкому поехала. Станислав как ее ни отговаривал, уперлась и все. Не хотите, как хотите, одна поеду. Нашла, дуреха, у кого гостить. Мы тут с зятем князя этого в таких делах уличили, за которые голову на плаху положить немудрено.

Заметив, как встревожился Шептицкий, полковник замолчал на полуслове. При упоминании о Казимире, хорунжий вздрогнул и строго вопросил:

– А ты почему здесь?

– Так Станислав попросил, негоже, говорит, с целым войском к Вишневецкому являться, дружки его нас засмеют. Да не беспокойся, как только Елена с мужем за городские ворота выедут, мы их сразу под охрану возьмем. Ну а в своем доме или в городе даже этот упырь вряд ли посмеет на канцлера Литвы напасть.

Вскочив на ноги, Гжегож озлобленно воскликнул:

– Еще как посмеет! Ты гада этого не знаешь. Он только на моей памяти трех жен со свету сжил и никто ему в укор слова не сказал – всем жить хочется. И с Еленкой Казимир цацкаться не будет, а с твоим зятем тем более.

Уже сидя в седле, Шептицкий раздраженно пробурчал:

– Повезло девке, что отец, что муж дурак, а друг отца горький пьяница.

Таким его полковник раньше никогда не видел. Вспомнив о том, что столь решительным безвольный Гжегож бывает лишь перед лицом большой опасности, Озорчук безропотно покорился и побежал к коню.

– Не отставай, может, еще успеем, – бросил вслед ему хорунжий.

24

Прорываться сквозь заставу у городских ворот Шептицкий не стал. Гжегож был не только отчаянным рубакой, но и отменным, осмотрительным в бою офицером. Опасаясь поднять тревогу да поставить на ноги весь Варшавский гарнизон, он, подскакав к воротам, придержал коня и, обращаясь к начальнику караула, дружелюбно оповестил:

– Хорунжий Шептицкий, прибыл с литовскими рыцарями на праздник к князю Вишневецкому.

Затем вынул из своего почти всегда пустого кармана случайно завалявшуюся в нем серебряную монетку и подал ее стражнику.

– Припозднились, ваша милость, гости князя почти все уже разъехались, – промолвил тот, но улещенный подачкой тут же добавил: – Хотя, канцлер ваш пока не выезжал. Поспешайте, может быть, еще успеете отведать вин из подвалов Вишневецкого.

– Дай то бог, – ответил Гжегож, будто бы он впрямь был озабочен тем, что опоздал на праздник, и рысью поскакал по широкой столичной улице, увлекая за собой весь отряд. За прошедшие пятнадцать лет бывший ротмистр не позабыл, где находится обитель его бывшего начальника, а потому быстро вывел своих собратьев к замку Казимира.

Ворота оказались заперты. Ухватив за руку полковника, который уже понял, что хорунжий трижды прав, и теперь готов был крушить не только дубовые створы, но и каменную стену, Гжегож попросил:

– Не торопись, я еще одни ворота знаю, оттуда легче незаметно к дому подобраться.

Прислушиваясь к доносящимся из-за ограды пьяным голосам гостей, большинство которых осталось ночевать в саду, Шептицкий, сам того не зная, двинулся вдоль стены по следу Мечислава.

«Плохо дело, у такого труса, как Казимеж, своей охраны до черта, а тут еще гостей полон двор. Случись драка – эти спьяну не станут разбираться, кто прав, кто виноват, все сторону хозяина примут, супротив такой оравы можем и не устоять», – подумал он.

Гжегож было пожалел, что не привел с собой подвластной ему хоругви, но тут же порешил – нет худа без добра, так соблазну меньше вступить в открытый бой. Учинить побоище в столице, воспользовавшись предназначенным для похода на Московию литовским ополчением, – это уже мятеж, а хорунжий презирал людей, за провинности которых кару несли другие. Когда в той, прошлой, жизни ротмистр Шептицкий поднял руку на полкового командира, мстя за загубленный эскадрон, он рисковал самим собой и на казнь пошел бы в гордом одиночестве. Сейчас все было по-иному.

В это время конь Марцевича, испуганно заржав, встал, как вкопанный, у придорожной канавы. Не дожидаясь приказа, вахмистр спрыгнул с седла и исчез в непроглядной тьме. Вскоре Гжегож услыхал его встревоженный голос:

– Пан хорунжий, взгляни-ка.

Шептицкий и последовавший за ним Озорчук спустились в канаву. Ярослав уже высек огонь, тусклый свет которого вырвал из темноты обезображенный лик мертвеца.

– Кто из канцлеровых слуг? – шепотом спросил Гжегож. В ответ полковник лишь кивнул и, цепляясь руками за траву, полез наверх. Когда хорунжий с вахмистром выбрались обратно на дорогу, он уже сидел в седле и ошалело глядел по сторонам, пытаясь отыскать коварных недругов, но, кроме шляхтичей его отряда, никого поблизости не было. Шептицкий сразу понял – дай Яну волю, он просто наломает дров, чем окончательно погубит может быть еще живых Елену со Станиславом. Преданно взглянув в глаза обезумевшему с горя другу, он снова попросил:

– Ян, доверься мне. Я за все пятнадцать лет, что мы знакомы, хоть когда-нибудь тебя подводил?

Услышав его спокойный, уверенный голос, Озорчук как-то сник и тихо вымолвил:

– Приказывай, хорунжий, – он и сам уже прекрасно понял, что нападение на замок их малочисленного отряда, скорей всего, будет отбито, а Вишневецкий, скрывая следы своих преступлений, непременно убьет его дочь. Оставалось лишь надеяться на бога да Шептицкого. Только Гжегож, лучший во всем литовском ополчении офицер-лазутчик, ранее не раз бывавший в обители князя Казимира, может скрытно провести их в замок, чтоб без шума вырезать внутреннюю стражу и освободить Елену.