Книга Между любовью и любовью - Галина Лавецкая

– Почему грустно? Это нормально. Двенадцать лет. И мальчики, и интрижки – все так и должно быть.

– Да, наверное… – он помолчал, вздохнул и посмотрел на Вику. Глаза у него были печальные. – Наверно, нормально, но мне грустно, что это уже не мои маленькие девочки, которых я так люблю. Еще год-два, совсем взрослыми станут. Уедут, про меня забудут. Кто я им? Чужой дядя.

– Анюта не забудет. Она любит тебя, – неуверенно сказала Вика.

– Забудет. Все там изменится, в этой Америке. Другая жизнь, другие люди. Ну да что об этом, и так сколько радости с ними было. И на этом спасибо.

– Это тебе спасибо, Алик… Ты столько с ними возился!

– Да брось! Мне интересно было, вот и возился. Ладно, Викусь, пошли. У тебя, наверно, дел полно, Стас ждет, да и мне пора.

От этой встречи остался горький осадок.

Утром в день рождения Вике доставили большую корзину бледно-желтых роз. В цветах была записка: «Тридцать три? Пора менять свою жизнь. А.» Что он имел в виду и кто из них должен поменять жизнь и как, Вика не поняла.

Стас принес свои розы сам. И подарил красную коробочку «Картье». Там лежало кольцо из белого золота с бриллиантом. Нина Сергеевна восторгалась чистотой камня и пеняла Стасу на расточительность, ведь впереди обустройство на новом месте, платное обучение, столько трат. Стас отшучивался и смотрел на Вику, понравился подарок или нет? Она целовала его, изображала восторг, но на душе было грустно из-за Алика.

На следующее утро Стас улетел. Договорились, что Вика с детьми приедет в середине июня. Вечером она ждала Алика, чтобы ехать в «Метрополь». Вика была в узком, шелковом платье бледно-сиреневого цвета. К плечу приколола ту, первую, подаренную Аликом брошку-бабочку работы Фаберже. Каждый год он дарил Вике изысканные вещи. Не просто ценные своей стариной, но и удивительно красивые.

В прошлом году Алик подарил ей классическую брошку Картье тридцатых годов – корзинку с цветами. Вика несколько раз примеряла то одну, то другую брошку, но решила, что бабочка – символ того первого, сумасшедше-счастливого года. Пусть напомнит Алику об этом. Интересно, что он подарит ей в этот раз?

Алик подъехал ровно в семь. Похвалил платье, сказав, что очень элегантно и вполне подойдет к его подарку, и протянул Вике длинную коробочку из бледно-голубого бархата. Внутри на белом шелке – двойное жемчужное ожерелье с овальной застежкой в виде броши с аметистом.

– Как красиво! – прошептала она. – Просто чудо!

– Ты же любишь жемчуг. Я давно искал, но ничего интересного не попадалось. А это редкая вещь, Викусь. Смотри, футляр родной, даже клеймо читается. Видишь?

Вика поднесла коробочку поближе. На внутренней стороне тусклым золотом, но вполне четко видна была надпись «К. Э. Болин 1871 г.»

– Неужели это 1871 год?

– Ну, нет, – Алик рассмеялся. – Это год основания фирмы. До Карла Фаберже это был самый знаменитый ювелирный дом в России. Вообще большая редкость. Давай надень его сегодня, а брошку сними.

Вика держала жемчуг в руках. Он был теплый, правда, что живой. У нее было современное ожерелье, Стас привез когда-то. Но тот жемчуг был искусственно выращенный, а этот…

– Алик, неужели это настоящий, морской? Тогда ведь не было выращенного?

– Ну, конечно, настоящий. Помнишь фильм «Человек-амфибия»? Вот за таким жемчугом ныряли когда-то в море и собирали раковины. В некоторых были жемчужины. Их сортировали по величине и делали такие вот красивые вещи. Для таких вот красивых девчонок. Давай застегну.

Вика протянула ему ожерелье.

– Этой брошкой-застежкой вперед? – спросила она.

– Пряжка такой овальной формы называется фермуар. Можно вперед, тоже красиво, – он отколол бабочку и положил в футляр. – Ну как? Нравится?

– Божественно красиво! И такое приятное ощущение. Как будто чьи-то теплые пальцы на шее. Ох, спасибо, мой любимый, я даже не заслуживаю такого подарка! – Вика порывисто обняла и поцеловала его.

– Не знаю, чего ты заслуживаешь, а чего нет, но я рад, что тебе нравится. Носи на здоровье, – он осторожно отстранил Вику. – Давай, малыш, поехали, а то гости раньше нас приедут.

В ресторане Алик был оживлен, шутил, смеялся, читал Вике стихи и шептал на ухо всякую нежную чепуху. Томка с Никитой соревновались в остроумии. Красавец Робин Гуд встал перед Викой на колени, клялся в любви, чистой и братской. Алик, смеясь, уверял, что за чистой и братской любовью последуют гнусные и грязные предложения. Робин Гуд театрально прижимал руку к сердцу, отметая клевету, называл Алика ревнивым мавром и, протягивая Вике салфетку, трагически взывал:

– Возьми платок, Офелия! Возьми, мое дитя, и нынче ночью предъяви его Отелло, когда в неверности посмеет укорять. Да помолись усердно перед этим!

Никита сквозь смех спросил:

– Но почему Офелия? Уверен ли ты в этом?

Робин Гуд, пошатываясь, шел к своему месту, бормоча:

– Уверен ли я в этом? О, невежды! Офелия – вот чистое дитя. А Дездемона – дура, растеряха. Платки терять – ну это ли не глупость? А мавр несчастный? Мне беднягу жалко, но женщину душить? Нет, это слишком пошло! Да и бессмысленно – всех их не передушишь… – он безнадежно махнул рукой, садясь на место.

Хохотали все, даже Томкин банкир, всегда чувствующий себя среди ее друзей «не в своей тарелке». Томка вела опасную игру, пригласив свою новую любовь – известного телеведущего. Она переглядывалась с ним, время от времени выходила из зала, и он незаметно исчезал вслед за ней. В это время Женька усиленно развлекала банкира, рассказывая светские сплетни из жизни известных композиторов. Вика поняла, что Женька прикрывает подругу, и порадовалась, что не рассорилась с ней, когда та сплетничала о ней зло и несправедливо. Мало ли что бывает? Может, тогда у Женьки что-то не ладилось в жизни? А может, она была не так уж не права? Хотел же Никита утопить Вику в проруби, упрекая примерно за то, что и Женька. Она посмотрела на Никиту, и он, заметив ее взгляд, отсалютовал ей бокалом и улыбнулся. Вероника тоже подняла бокал с соком и, улыбаясь, помахала Вике рукой. Какая она милая! Лицо такое прекрасное, хоть богородицу пиши. Робин Гуд стоял на коленях перед молодой спутницей Викиного друга – режиссера и что-то с жаром говорил ей. Вика обвела взглядом стол – все ее близкие друзья, как она будет без них в Америке? И где будет праздновать следующий день рождения? Алик как будто почувствовал, положил ей руку на плечо.

– Пойдем, потанцуем?

Они встали. Робин Гуд, заметив Вику, вскричал:

– Офелия, печальное дитя! Куда ты тащишь деву, мавр злосчастный?

– Танцевать тащу, отстань, – отмахнулся Алик.

Робин Гуд подумал и, вытянув руку вслед Вике, произнес:

– Офелия, ступай в монастырь!

– Прямо заклинило его сегодня на этой Офелии, – улыбаясь, Алик обнял Вику за плечи.