Книга Високосный, 2008 год - Александр Омельянюк

И вот Иван Гаврилович вышел из дома к метро «Царицыно». Пока он ехал на метро, позвонила Надежда:

– «Иван Гаврилович, Вы где?!».

– «Как где? Сижу на «Медной фольге», жду вот!».

– «А! Ну, ясно!».

Зная лживость сотрудника, она тут же перезвонила на «Медную фольгу» и поняла, что Гаврилыч там ещё не был, и вспомнила, что во время разговора с Гудиным слышала на заднем плане шум и слова: «Осторожно двери закрываются…».

Она снова перезвонила Гаврилычу и уличила его во лжи.

Старому лгуну ничего не оставалось, как начать отбрёхиваться:

– «Ты меня заколебала! Я везде езжу… уста-ал!».

Наконец он прибыл на «Новокузнецкую», собираясь ожидать трамвай в центр. Он ещё издали увидел Платона, но сделал вид, что не заметил этого, всегда раздражающего его своим умом, оптимизмом, физическими кондициями и красотой, сотрудника. И он специально к нему не подошёл – много чести. Иван Гаврилович всегда боялся, не дай бог перед кем-нибудь, или в присутствии кого-нибудь унизиться, показаться простым и менее достойным, чем был, и, тем более, кем очень хотел казаться.

Однако опаздывавший на работу Гудин в чём-то всё же искренне обрадовался Платону. Не зная, что тот уже совершил одну служебную поездку, Гудин решил, что нагоняй получит не он один.

А вдвоём всё можно списать на не ходящий вовремя трамвай.

Говнецом начало попахивать уже с утра.

Он сел специально подальше от Платона, чтобы не контачить с ним, и вышел из трамвая тоже позже и в другую дверь.

А за счёт того, что Платон всегда быстро ходил, Гаврилыч отстал от него, придя в офис почти на минуту позже.

Платон уже находился на месте, когда Гудин вошёл, и своим громогласным голосом с порога начал свой рабочий день.

Не поздоровавшись, он заговорил с дежурной.

Платон хорошо запомнил, как Гудин ходит с трамвая на работу, своей забавной походкой Чарли Чаплина, широко раздвигая носки ботинок и сдвигая их пятки, как еврей или «болерун», коим он и был в детстве, некоторое время учась на него.

Видимо эта учёба так ограничила его мужское достоинство, что он всю оставшуюся жизнь пытался безуспешно восстановить его.

Иван Гаврилович иногда по-стариковски шаркал подошвами, в чём ранее всегда упрекал Платона.

А у того это получалось всякий раз, когда идя рядом с медленно спешащим Гаврилычем, он невольно шаркал подошвами, непроизвольно делая мелкие шажки, в такт семенящему Гудину, пытаясь невольно не убежать от того.

Это естественно ни в коей мере не относилось к обычной ходьбе Платона, когда он шёл один, свободно, быстро, и с широким шагом, естественно ни чем не шаркая.

Иван Гаврилович явился в свой офис с традиционным опозданием.

К Платону он никогда не заходил и не здоровался первым, считая это ниже своего короткого достоинства. Да и сейчас это было ему ни к чему.

Войдя к Надежде и Алексею, он сразу с места в карьер, тоже не здороваясь, начал о чём-то громко говорить, что-то обсуждать, не давая начальнице спросить его о причинах опоздания.

Но, несмотря на попытку отвлечь её от сути, Надежда оборвала опоздавшего хитреца и сделала ему не менее хитрое замечание.

– «Вы что-то сегодня сильно задержались?!» – то ли с иронией и лёгкой издёвкой, то ли заискивающе, спросила Надежда Сергеевна Ивана Гавриловича.

И когда Иван Гаврилович лишь сам, один, получил вполне ожидаемый нагоняй от Надежды Сергеевны, возмутился её несправедливостью, и попытался стрелку возмущения перевести на Платона:

– «Так Платон вот тоже опоздал! Чего ты его не ругаешь?».

– «Вы, что? С ума сошли! Он уже по работе уже в два места съездил!» – нарочно приврала Надежда для пущей убедительности.

– «Я смотрю, ты всё видишь со своим монокулярным зрением!» – добил фискала, проходящий мимо и слышавший это Платон.

Тогда нахалу стало нечем крыть, и он начал как-то неловко оправдываться перед начальницей, делая упор на специальном просмотре передачи Малахова.

– «Да Вы чо! Думаете, он будет каждый раз рекламировать наше масло? А я, чо? Сама не знаю об его свойствах?!» – возмутилась Надежда.

Тогда Гудин перевёл разговор на беспроигрышную для него тему – на своё шмотьё:

– «Посмотри лучше, какая у меня новая куртка!» – начал он, крутясь перед начальницей, как мальчишка на детском подиуме в Московском Доме моделей.

– «Да! Хорошая! Дорогая, поди?!» – согласилась Надежа несколько замять нудную тему, переключившись на более для себя выгодную.

Ибо, какая женщина устоит перед этим?

– «Извини меня, я её купил за три с половиной! А так она пять шестьсот стоит!» – гордо, и даже победоносно заявил завистнице барахольщик Иван Гаврилович, выходя в туалет и покурить.

Даже любимым занятием Ивана Гавриловича в выходной день была поездка с Галей за шмотьём. За ним он ездил, как на большой праздник.

Расстроенный, с сигаретой во рту, он писал прям на сиденье унитаза, мысленно ругаясь на весь мир, словно тот виноват в его поведении и неудачах:

Вот вам… за вами всеми поднимать тут ещё! – про себя злорадствовал писарчук.

Ведь вся его аккуратность начиналась в одежде, и тут же в ней она и заканчивалась.

А в остальном, в основном в работе, он был совершенно не аккуратен, тем более по отношению к чужим людям и вещам.

Воспользовавшись отсутствием Гудина, задумчивая Надежда поделилась с вошедшим к ней Платоном:

– «А у Ивана Гавриловича есть вкус! У него есть даже тяга к прекрасному!».

– «Конечно! Ведь не даром он у меня на днях красивый пакет сшиздил!» – согласился Платон.

Засмеявшаяся Надежда тут же возвратила разговор на давно наболевшее:

– «А как он возмутился замечанием по поводку опоздания! Да ещё тебя хотел этим замазать!» – нарочно проговорилась женщина, пытаясь хоть этим заработать себе баллы уважения у этого своего сотрудника.

– «Когда говно очень старое, сухое, и даже пересохшее, оно имеет свойство к самовозгоранию!» – неожиданно высказался Платон о Гаврилыче.

А тем временем Гудин с сигаретой в зубных протезах продефилировал по коридору на улицу.

Обычно сразу выходя из офиса в коридоре, Гаврилыч начинал щёлкать зажигалкой, при этом уже дымя в коридоре и вестибюле, задерживаясь перед выходом на улицу, нарочно заговаривая с вахтёршами. Поэтому вонь от него чувствовалась всеми. Она даже проникала через две закрытые двери к Платону. Но Гудину было плевать на всех.

Он же был культурный, интеллигентный, научный работник.