Книга Симода - Николай Задорнов

Легли в дрейф, обмотали уключины тряпками, чтобы не лязгали. Теперь враг рядом. Обе шлюпки сблизились.

– Закурим, – сказал поручик Елкин, подводя корму своей шлюпки.

«Будь она европейской девушкой, я мог бы послать ей из России письмо, – думал Сибирцев. – Через нейтральную страну... Через Голландию, например. Я, наверно, не забуду ее. Я кое-что умею написать иероглифами или их азбукой. А она мало знает по-русски. Неужели Япония так и останется недоступным, отдельным миром?» В порыве воображения Леша представил, как пригласил бы Оюки-сан в Россию. Но ни о чем подобном никто из офицеров и помышлять не смел, а скажи – подняли бы на смех.

В темноте штурманский поручик высек огонь и, закрывая его полой шинели, подал закурить Колокольцову и матросам. Александр Александрович зачмокал трубкой.

Знали, что это последняя передышка перед атакой. Все это под слабый плеск, как под тихую, грустную музыку. Матросы работали хорошо, погонять не приходилось. «Так и надо Ваське! – полагает Колокольцов. – Будь поосторожнее. У нас как принято: люди бессердечные». Из людей выветрился дух казармы, смердящий запах табака, лекарства и пота.

Звезды на небе огромные, зимние, как куски хрусталя. В свете их мерцает тихая черная вода. Чуть покачиваются шлюпки. Неподалеку, как черные перья, из воды торчат скалы.

– Мы у входа в Симодскую бухту. Сейчас поворот, – сказал штурманский поручик. – До рассвета остается полтора часа.

– С богом! – сказал Лесовский.

На миг все сняли шапки.

Елкин принял руль от унтер-офицера, и его шлюпка пошла вперед. Он пощупал крюк. В кузнице выковали, преотличная штука. Закинуть можно на борт китобоя и сразу прыгать на палубу.

Набрали железных обломков, выковали ножи, кинжалы, штыки, забрали топоры у японцев.

Плотник Таракити дал другу Сизову гирьку на цепи и показал, как надо бить по голове Америку. Японцы, конечно, знали, хотя все держалось в величайшем секрете, им никто ничего не говорил.

Леша опасался, что есть матросы, которые не понимают разницы между американцами и французами. Многие не понимали, что происходит, и только исполняли все старательно. После бессонной ночи и такого напряжения все смешалось в головах.

Сейчас придется бить сонных. Об этом думал матрос Сизов. Ему велено прыгать первым, на него надеются. Лишь бы ловко вскочить на борт да самого не сшибли бы. Годами учились забрасывать крюки – и, держа в руке трос, быстро, прямо из лодки, бегом руками по нему, а ногами по борту. Или с размаху ногами наверх, как на трапеции. А товарищ должен из ружья сбить любого, кто подбежит к борту. И тогда по стремянкам-лестницам из веревок на крюках хлынут на штурм корабля, на абордаж все.

Ну, только бы вскочить! Надо подойти тихо и хотя бы пятерым неслышно оказаться на борту. Сердце стучит, бьет дробь, как барабан, мерещится во тьме черный борт, краска облезла, медь видна.

Тьма сгустела, душно, нашли облака и нависли, чуть колебнулся воздух.

Шлюпки вошли в полосу тумана. Сменились гребцы. Елкин держал лево руля, посматривая на компас.

Вошли наконец в бухту. Пронеслась мимо скала-остров, похожая на развесистое столетнее дерево. Прошли мыс. Все черно, и узнаются места с трудом. Вот другой остров, на котором мы в декабре, перед Новым годом, держали наблюдательный пост. И все кажется словно каким-то другим.

Ну, теперь чем скорей, тем лучше, думает Сизов. Он знает, какая на него у всех надежда. Капитан уверен, что Петр Сизов вскочит первым на борт китобоя. И все товарищи на него положились. Сизов ждет этого тяжкого мига испытания. Он должен размозжить в этом бою первую голову. У него и гирька, пистолет и нож для ближнего боя. Китобои сейчас спят, если японцы не предупредили. Все равно никуда не денутся, перебьем их и передавим. Ночь темна, к борту подойдем незаметно. Стрелять нечем, пороха почти нет.

Матрос оглянулся назад. Скалы стиснулись вокруг, закрывая выход, и душа его стиснулась. Уже в бухте! С берега пахнуло цветущим лесом. Это не сирень и не черемуха. Это горная вишенья цветет...

Сибирцев ждет. Он с детства умел прыгать на стены. При абордажных ученьях легко, не хуже матросов, закидывал крюк и вбегал руками по тросу, а ногами по борту. На корабль любого тоннажа. Он хочет помочь Сизову.

Букреев приготовился. «Меня смерть найдет в бою, а не в наказанье». В первой пятерке и он стоит с крюком и со страшной поковкой из железа и ждет команды.

– Что за чертовщина? – бормочет Елкин.

– Что такое? – громко спрашивает капитан.

– Смотрите хорошенько! Где же город? – сказал Колокольцов. – Куда нас занесло?.. Петр Иванович, что же вы...

– Голубчик...

– Что «голубчик»! Это другая бухта! – ответил Елкин капитану.

– Я тоже ничего не пойму...

– Тут и понимать нечего. По ошибке проскочили дальше, в другую бухту, Степан Степанович... Тьма, звезды закрылись. Я теперь узнаю место. Тут вот есть пролив под скалами, и пройдем прямо к острову Иниобасари. Мы в западной части бухты Симода.

– Потише, дорогой мой, вы не на плацу...

– Если они ждут нас с другой стороны, то это даже на пользу нам, что мы нагрянем отсюда.

Из-за острова стали открываться огни па берегу. Бесшумно, словно черные крылья, в воздухе опускались и подымались ряды весел.

– Поручик, как идти дальше?

– Ничего, Степан Степанович... я этот берег на карту наносил.

– Одерживай! Табань! Скала. Риф...

– Побеспокойтесь, я вижу, – говорит Можайский. – Лево руля.

– Теперь, господа, тихо...

Виден черный борт корабля.

«Ну, только бы вскочить! – думает Алексей. – Хотя бы нам пятерым вскочить!» Его матросы уже подымают крюки. Сердце стучит, словно барабан бьет тревогу. Сейчас придется убивать. И он думает: лишь бы на борту не сбили.

Бросок крючка, захват – и быстро прямо из баркаса, бегом по борту. Сбивать любого, кто на палубе.

Все же тут течение и корму заносит. Черный борт судна быстро приближается.

– Степан Степанович... это японец стоит, – говорит кто-то из матросов.

На борту японской джонки появляется фигура с фонарем. Японец смотрит на идущие мимо шлюпки.

– Америка? – подымая фонарь, спрашивает он.

– Америка! – отвечает Елкин, и шлюпки быстро идут дальше.

Но вот наконец и китобой. Громадное судно бесшумно надвигается кормой на шлюпки и становится все выше. Но слишком высока корма. Шлюпки расходятся: с Колокольцовым и Шиллингом шлюпка идет впереди, держа к правому борту; Елкин направляет баркас к левому. Штурман подымается, держа в руке веревку с крюком. Сибирцев и все матросы встают. Сейчас, как кошки, кинутся они на этот черный борт. Но что это еще? Колесо? Пароход?