Книга Я и Софи Лорен - Вячеслав Верховский

– Тоже я, – и почему-то кисло улыбнулся.

Сердце бьется в груди и… Моя память обострилась до предела: я выдал Рейну все его новеллы, вдоль по книге. И едва ли не уперся в «Содержание».

Тут мне показалось: Рейн созрел. И пока его уже возделанное ухо от моих расспросов не остыло, я туда же и ввинтил:

– Так дайте мне!..

Полагая, что вопрос уже решенный. Взять автограф – высший пилотаж! Но это ж Рейн, я как-то не учел. И тут… когда уже все было на мази… я получаю… Не автограф, нет! А оглушительную – образно – пощечину:

– В другой раз! – меня отбрил Евгений Рейн. Голосом спокойно-равнодушным. Словно муху смахивая с носа. И глянул так бесстрастно: приклепался. Я все понял, даром из Донецка. Это был намек длиною в жизнь…

Ах ты ж, думаю, «другой»! Когда – другой?! Смотрите сами: Москва огромна, в ней двенадцать миллионов плюс нелегалов около пяти. Плюс три – вообще не ясно кто, и они не поддаются исчислению. По теории вероятности его увидеть – только на том свете, да и то… Один лишь раз бывает в жизни встреча, другой не будет никогда! К тому же завтра из Москвы я уезжаю.

Но я же сдал экзамен на автограф! «Заметки марафонца» и так далее. А этот Рейн опять ушел в себя… Я расстроился – не передать словами!..

Особой рейновской походкой он сошел. Он сошел себе на «Маяковской». Где стоит одноименный памятник. Ну что же, машинально я подумал весь в тоске, поэты тянутся к поэтам – это верно. И с развороченной душой, опустошенный, я в том метро поехал себе дальше…

От «автографа» я долго отходил. Каково же было изумление мое на грани легкой паники и, не скрою, с примесью восторга, когда тем же днем, но только вечером… Ровно через пять часов сорок шесть минут и три секунды (с момента встречи с Новодворской – я педант), ровно в восемнадцать двадцать шесть, опять в метро, на станции, представьте, «Пролетарская» (Таганско-Краснопресненская ветка). В час пик. По сути, черт-те где, в другом конце Москвы, где классики вообще ни сном ни духом…

Первое, что бросилось в глаза… Значит, так: я опять увидел этот кашемир. Все того же лета, что остыло. Спутать кашемиры я не мог. Я его узнал бы даже ночью. Не говоря уже с закрытыми глазами. Кашемир стоял и ждал свой поезд. Клетчатые брюки очень классные. Кожаная сумка с ремешком. Еще не веря, поднимаю я глаза: это он! Снова модник элегантный и старательный!

«Другой раз»? Не может быть! Не может! Но куда мне деть живого Рейна, здесь, на «Пролетарской», в полседьмого?!

Я, конечно, тут же растерялся. Учитель Бродского и близкий друг Довлатова, тоже не остался он в долгу: он меня узнал – и отшатнулся. Пронзительно так зыркнул – а еще бы! Он подумал: я за ним слежу. А я вообще подумал, что вообще…

И как в той сказке, детское кино «Варвара – что-то – длинная коса», пальчик там из омута: «Должок!». Вот так и я, потупясь скромненько, с ненавязчивой улыбкой незатейливой, выдаю ему на ухо как пароль. Всего два слова, больше и не надо:

– Другой раз!

Мол, так вот же он, другой! И что теперь?

Я точно помню: Рейн о-ка-ме-нел. Как под гипнозом, выпучив глаза, он просто обмер. Я даже испугался: еще немного – и литература понесет… Но нет, ожил Евгений наш Борисович. И меня интуитивно хвать за руку! Друг этого и близкий друг того. Очевидно, полагая: я – мираж. Но миражом не промышлял я никогда.

Я снова: мол, не обессудьте, «другой раз». Не мстительно, а так, индифферентно. Он говорит… Он ничего не говорит! А начинает шарить по карманам. Думаю: как человек экстравагантный он, чего доброго, меня еще пристрелит!..

Наконец в себе он разобрался. И, малость не в себе, дрогнувшей рукой он извлекает. Из сумки на ремне через плечо… Верно, книгу – «После нашей эры». Квадратного формата. Синий томик, выпущенный «Временем». И:

– Ваше имя? – так встревоженно.

Я тоже не без дрожи. Но, молодец, нашелся тут же:

– Вячеслав.

Примостившись кое-как к стене и подумав: что за наваждение?! – он выводит ошарашенной рукой. И что он пишет мне, Евгений Рейн, на этом титуле? Так, я сейчас открою, чтоб дословно: «Вячеслав! Другой раз?.. – причем «другой» подчеркнуто. – Не может быть? А может!!!» Он пишет мне и боязливо косится: что еще ему я отчебучу. Да, ситуация, конечно же, нештатная. Подумал так немножко, помечтал – и: «Озадаченный всерьез Евгений Рейн». В сладостном предчувствии я ждал. Он подумал и еще проставил дату: «1.XII.05».

Я торжествовал. Он вручил и озабоченно раскланялся. Подали – из туннеля – его поезд.

Тонкий человек, я обернулся. Спиной к вагону. Не реагируя на «Осторожно… закрываются!». Рейн. На меня. Во все глаза смотрел в упор. Подводя черту, он переваривал…

Больше в этот день мы с Рейном не встречались никогда.

С ликованьем я отправился домой, к московской тетке. Отчитываюсь о проделанной работе. С воодушевлением. А она… Она так смотрит на меня скептически:

– Значит, так: брехня! От первой точки до последней запятой! – и ехидно: – А ты случайно Путина? В метро…

Я, конечно, оскорбленно тут же вспыхнул:

– Да, я брехун, а как же! Вне сомнения!

И молча ей протягиваю книгу. Она читает: «Вячеслав!» – ну и далее по тексту, вплоть до даты. Поднимает на меня глаза, уже другие:

– Это ж надо! Теория вероятности гласит: такого быть не может никогда! – она, задумчиво. – И только жизнь диктует нам обратное… А Рейн такой… Он уже распишет, не упустит!

И я ее заверил:

– Не волнуйся!

Я, кажется, его опередил, хотя… Она не поленилась и специально позвонила мне домой, уже в Донецк. Чего-то мнется. Что такое, тетя?!

– Ты написал? А мог не торопиться! – тетя хмыкнула, и я похолодел. – Мы по Рейну тут посовещались (а у нее подруги – профессура), и у нас возникли подозрения…

Из груди моей исторглось:

– Что еще?!

– Это мягкое, цвета остывшего лета…

– Ну, остывшего… И дальше, говори!

– Ты не обидишься?

– Ну говори уже!

И она, как на духу:

– Скорей всего, совсем не кашемир!

Ну тетечка!

И с облегченьем я вздохнул:

– Вполне возможно!..

Моя философия…

…НЕСЕРЬЕЗНОГО

Чем умные отличаются от дураков? Умные дурачатся несерьезно, а дураки – серьезно.

…СПРАВЕДЛИВОСТИ

Мы не скучаем по тем, кому хорошо и без нас.

…БЕЗЫСХОДНОСТИ

Страна, где израсходованы все запасы приличия…

…ПОСТОЯНСТВА

В прошлой жизни она была дурой. В этой – она хорошо сохранилась.