Книга La storia - Эльза Моранте

Ну, а что касается города Рима, то лично Нино был против того, чтобы его охраняли какими-то специальными мерами, к тому же явно преувеличенными. Он полагал, что ничего страшного не случится, если на Рим свалится десяток-другой бомб — ведь самое ценное достояние Рима — это развалины, Колизей там, Форум Трояна и прочее.

Довольно часто во время тревог выключали свет. Тогда в погребе зажигали ацетиленовую лампу, и это напоминало о больших базарах, о ночных распродажах арбузов. Какой-то знакомец хозяина по случаю снабдил его кабачок переносным граммофоном. Если тревога затягивалась, Нино вместе со всеми приятелями коротал время, затевая на этом ограниченном пространстве танцы с участием двух-трех девушек. Больше, нежели всех прочих, музыка и пляски веселили Узеппе — буквально обалдевая от счастья, он шмыгал под ногами танцующих, пока не добирался до брата; брат же, обнаружив его у своих коленей, заливался смехом, оставлял свою даму и кружился в хороводе в обнимку с Узеппе.

Бывало, что в суматохе бегства Ида не успевала одеть его — и тогда она его завертывала в покрывало, снятое с гладильной доски, или в шаль, или в любую тряпку. Когда эта тряпка спадала, Узеппе оказывался в убежище в обычной своей ночной кофтенке, но для него это не имело никакого значения. Никакие стыдные мысли не посещали его, он прыгал и плясал столь же непринужденно, как если бы на нем был безукоризненный светский костюм.

И Блиц тоже, попав в бомбоубежище, имел возможность пообщаться с другими собаками. Если исключить одного гончего пса и старую лайку, принадлежавшую еще более старой владелице, это все были собаки беспородные, дворняги, как и он сам, худющие, с торчащими ребрами — настоящие жертвы военных лишений; но все они, как и Блиц, были довольны выпавшим на их долю развлечением. После обычных приветственных церемоний, что заведены у собак, Блиц принимался резвиться вместе с ними.

Несколько женщин кормили грудью детей, несколько других вязали, были старухи, читавшие молитвы и осенявшие себя крестным знамением при близком разрыве зенитных снарядов. Кто-то, едва войдя, тут же укладывался на пол и продолжал прерванный сон. Группка мужчин собиралась у стола, чтобы поиграть в карты или в кости на стаканчик вина, налитый хозяином. Порой вспыхивали дискуссии, которые хозяин или комендант помещения гасили, если они грозили закончиться ссорой или потасовкой.

Мы с вами уже знаем, что Ида, будучи необщительной и имея к тому немало поводов, никогда не разговаривала с соседями. Те оставались для нее мимолетными фигурами, время от времени встречаемыми на лестнице, во дворе или в лавках. И теперь, сталкиваясь с ними при бегстве, и попадая в их компанию, такую узнаваемую и вместе с этим такую чужую, она, проснувшись лишь наполовину, зачастую путала их с теми голосящими толпами, которые только что одолевали ее в недосмотренных снах. Ей достаточно было присесть на скамейку, и тотчас же действие принятого вечером снотворного возобновлялось. Иде, однако же, казалось недостойным учительницы спать при всем честном народе. Съежившись в комочек при всеобщем шуме и гаме, она силилась не закрывать глаз, но то и дело роняла голову на грудь, потом, встрепенувшись, вытирала с подбородка слюну и с робкой улыбкой бормотала извинения. Она даже поручила Узеппе будить ее время от времени. И он, как только об этом вспоминал, карабкался ей на колени и кричал прямо в ухо: «Ма! Ну ма-а-а!», потом щекотал ей шею. Это невероятно развлекало его самого, потому что мать, почувствовав щекотку, смеялась, словно маленькая девочка. «Ма, ты не спишь?» — осведомлялся он, заботливо и заинтересованно, едва она открывала глаза, мутные от снотворного и ослепленные светом ацетиленовой лампы. В первый момент она не узнавала хорошо знакомого подвальчика, ошеломленно прижималась к ребенку, ища защиты против этого сборища незнакомых людей, которые могли быть осведомителями или переодетыми полицейскими… Она постоянно боялась, что станет во сне объектом обозрения, а то и позволит себе компрометирующие высказывания, такие, как «Моя мать носит фамилию Альмаджа», или же «Мой ребенок является незаконнорожденным, он сын нациста».

В убежище, кроме все тех же семейств, живших по соседству, заглядывал еще и люд вовсе случайный — заблудившиеся прохожие, субъекты без роду без племени: уличные попрошайки, дешевые проститутки, подпольные торговцы (с которыми Нино, вечно стремившийся раздобыть деньжат, затевал в подобные ночи какие-то грошовые сделки). Некоторые из этих людей, будучи выходцами из Неаполя, рассказывали, что город после целой сотни бомбежек стал похож на кладбище и на бойню одновременно. Все, кто только мог, из города бежали, а несчастные нищие, которые там еще оставались, чтобы приткнуться хоть куда-нибудь, на ночь уходят спать в окружающие пещеры, куда они перетащили матрацы и одеяла. Улицы Неаполя представляют собой пустыню, заваленную обломками домов, над которой витает вонь разложения и клубится дым — все это наделали «Летающие крепости» со своими ежедневными налетами.

В том единственном своем памятном вояже, когда ей пришлось посетить Неаполь — всего на два часа, во время свадебного путешествия — Идуцца была туристкой совсем еще желторотой, которая, кроме собственной провинции, ничего другого не успела повидать. И Неаполь остался в ее памяти чем-то вроде легендарного Багдада, он был куда грандиознее того же Рима. Теперь же к этим картинам, единственным и ни с чем не сравнимым, примешивалось видение бескрайнего пустыря, усеянного развалинами, обширного, словно азиатский континент, и забрызганного кровью. Там даже троны королей и королев, заодно с мифами о городах-родоначальниках, изученными в школе, и с прочими ее фантазиями, теперь валялись поверженными в прах.

Но Ниннарьедду в рассказах неаполитанцев чувствовал лишь соблазн этого полного приключений существования внутри гротов и прибрежных пещер; оно сулило ему изобильные и непредсказуемые любовные приключения, восхитительный риск и анархическую свободу. И подобно человеку, который из постылой провинции подумывает перебраться в вожделенную метрополию, он уже вынашивал план отправиться в Неаполь в компании одного из своих новых знакомцев, промышлявших на черном рынке. В самом деле, ведь он уже несколько недель тому назад покончил с комедией школьного обучения, а школы тем временем и сами закрылись благодаря естественному ходу вещей. Война в Африке уже завершилась; теперь она приближалась к итальянской территории, все европейские страны были охвачены ее огнем. Его уже тошнило от Вечного Города, где война велась понарошку, ее только изображали в разных там Ватиканах да министерствах; тоска по местам, где не было бы ни Вечности, ни Святости, где вещи, предназначенные гореть, горели бы себе на здоровье — эта тоска порою одолевала его до потери сознания, похожая на приступ поджигательской лихорадки. Раз заправилы страны не хотят видеть его сражающимся под предлогом того, что он слишком мал, он сам устроит свои дела и будет воевать от себя лично!

Но получилось иначе — в эти самые дни его неотвязное желание исполнилось. Скандальный ход войны, которую вели фашисты, благоприятствовал вербовке добровольцев, готовых отдать жизнь за дуче; и еще до конца июня Ниннарьедду, бывший пока что полувзрослым, полуребенком, изыскал способ записаться в батальон чернорубашечников, который отправлялся на Север.