Книга Отец Кристины-Альберты - Герберт Уэллс

— Кровать я ему приготовил, — сказал мистер Хиггс. — Сколько их там еще?

— Прямо не сосчитать, — сказал мистер Джордан.

— Трое, — сказал мистер Хиггс.

— Ну, — сказал мистер Джордан. — Покедова.

— Покедова, — сказал мистер Хиггс.

Ни тот, ни другой не обратился к Владыке Всего Мира прямо. Словно он был пакетом, переданным из рук в руки.

3

Когда Саргон вошел в палату для наблюдаемых больницы на Гиффорд-стрит, ощущение, что он расстался с жизнью, простой будничной жизнью, оставил ее где-то далеко позади себя, за всеми эти серыми переходами, коридорами, лестницами, стеклянными кабинетами, высокими стенами, маленькими дверями, неизмеримо усилилось. Никогда он не видел ничего столь унылого и безотрадного, как это место. Палата была бездушной большой комнатой с разводами пятен на стенах, выкрашенных серо-зеленой краской, освещенной двумя-тремя лампочками без абажуров, тускловатыми, не отбрасывающими теней. За незанавешенными окнами виднелись черная ночь и сально поблескивающая под фонарями кирпичная стена. Судя по двум выступам на половине длины помещения, прежде палат было две. Натертые половицы без единого коврика. В глубине у стены стоял стол с двумя-тремя рваными, смятыми журналами, а в конце виднелся пустой камин. В ближней половине стояли рядами железные кровати — всего двадцать, если не все тридцать. Воздух пронизывала вонь — слабая, и все же неописуемо отвратительная — запах экскрементов, заглушаемый густым запахом мыла.

Даже будь она необитаемой, эта холодная, большая, дурно пахнущая комната показалась бы Саргону отталкивающей. Ведь мистер Примби даже в дни своей бедной юности всегда жил в уюте: под ногами у него были ковры, пусть и потертые, а вокруг — обилие мебели, а на стенах — глупенькие человечные картины, и бра, и безделушки на полочках. А здесь среди этой суровой простоты, казалось, будто свойственного людям хлопотливого стремления украсить, сделать удобным свое жилище никогда и нигде не существовало.

Однако странная бездушная атмосфера этого места произвела впечатление на Саргона лишь в первые секунды. А затем его вытеснило куда более важное и страшное открытие, что в этом месте обитали существа, которые лишь на первый взгляд казались людьми. При втором взгляде становилось ясно, что это не совсем люди: они либо не обернулись к нему при его появлении, как положено людям, либо отозвались на него странными, неестественными телодвижениями. Некоторые лежали в кроватях, другие, жалко и неряшливо одетые, сидели, кто на своей кровати, кто на стульях в дальней части палаты. Двигался только один — молодой человек с серьезным лицом, который сосредоточенно расхаживал, а точнее описывал круг за кругом в углу. Один из сидящих, казалось, смахивал с лица паутину непрерывно повторяющимся однообразным жестом. За стол у стены втиснулись двое мужчин, и один, одутловатый пентюх с глянцевитой розовой кожей и завитками рыжих волос на голой груди, бешено барабанил веснушчатым кулаком по столу, что-то говоря голосом, который то повышался, то понижался, а иногда разражался ругательствами; второй же, тощий, скелетообразный субъект, бледный до зеленоватости, казалось, был погружен в неизбывное отчаяние. На кровати ближе к Саргону молодой человек с гривой черных волос и выражением бессмысленного удовольствия на лице, которое с драматической внезапностью переходило в яростное торжество или мягкую ясность, сидел, размахивал руками, сочиняя и декламируя бесконечное стихотворение, несколько в манере Браунинга. Вот такое:

Бог сразит их,

И поразит их.

Если верх возьмут,

Бог тут как тут.

Спалит их.

Сожжет во прах, спалит в атомы

Атомы!

Горящие атомы — прямо звезды. Смотри!

Звезды в бездне, я их настиг.

Бездна атомов, Богу негде явить свой лик.

(ВОСТОРГ ОТКРЫТИЯ.)

У Бога нет лика.

Вот оно, вот оно, братья!

Атеисты врут, богословие врет,

Все всё понимают наоборот.

И мне дано им сказать!

Бог-то есть, только Бог безлик.

Вот он и не может явить свой лик.

Вся загвоздка тут.

Ну и думают все, будто он — non est[7],

А он есть, как узнал я и влип.

Я ж погиб.

Зато я открыл для всех:

Лика нет — вот-то смех!

Бога в бездне сыскал я, не глядя,

В маске и в легкой досаде.

Quod erat demonstrandum X. L….[8]

— Вот ваша кровать, — сказал мистер Хиггс у плеча Саргона, слегка его подталкивая.

Саргон шагнул с некоторой неохотой, не спуская недоуменного взгляда с декламатора.

— Еще успеете его наслушаться, — сказал мистер Хиггс. — Ну-ка в кроватку.

Понуждаемый отчасти рукой мистера Хиггса, а отчасти природной уступчивостью, Саргон лег в кровать. Мистер Хиггс поспособствовал ему с братской грубоватостью. Но прежде чем Саргон успел натянуть одеяло, мистер Хиггс, посмотрев через плечо, увидел, что дальше в палате что-то происходит — что именно, Саргону видно не было.

Во мгновение ока властное добродушие мистера Хиггса сменилось бешенством.

— Ейпс, черт грязный! — сказал мистер Хиггс. — Ты опять за свое!

Он покинул Саргона и быстро побежал через палату. Саргон сел на постели посмотреть, что происходит. Другие пациенты тоже приподнялись. Мистер Хиггс ухватил сидевшего на стуле очень грязного старика со страдальческим лицом, энергично приподнял, снова посадил и несколько раз ударил с большой силой. Затем мистер Хиггс удалился, чтобы тут же вернуться с ведром и тряпкой, продолжая свои увещевания.

Ибо мистер Хиггс был не только санитаром, приставленным ухаживать за душевнобольными, но в целях экономии еще и уборщиком палаты. В военно-морском флоте его воспитали в понятиях сияющей чистоты, и полы он отскребал лучше, чем ухаживал.

— Эй вы там, ложитесь! — крикнул мистер Хиггс, проходя по палате с ведром. — До вас это не касается!

Владыка Мира лег.

4

Потолок был ничем не примечателен, разве что цепочкой желтоватых пятен, но уж лучше было смотреть на потолок, чем на этих жалких людей вокруг. Они вызывали жалость и отвлекали, а Саргон понимал, что ему нельзя отвлекаться, надо сосредоточиться и обдумать свое положение, прежде чем с ним случится что-нибудь еще. Все эти стремительные события сменялись так неожиданно и бурно за какие-то несколько часов с той минуты, когда он обозрел Лондон с купола собора Святого Павла и решил, что настал срок вступить в положенное ему Владычество над Миром, — и вполне возможно, пришел он к выводу, что его могли одолеть. Какой безмятежной и давней представлялась эта панорама Лондона, раскинувшегося в янтарном свете солнца между дальними голубыми холмами и сверкающей рекой, с лесом мачт в порту и черными вереницами снующих внизу людей-муравьев. И оттуда он быстро и неизбежно перенесся в эту гулкую тюрьму. Ведь он понял, что это тюрьма. Он прекрасно знал, что люди вокруг — сумасшедшие, и что его схватили, как помешанного, но он принял палату для предварительных наблюдений за сумасшедший дом. В самых бредовых своих видениях он и помыслить не мог, что Сила, властвующая надо всем, обойдется с ним подобным образом. Возможность краткого тюремного заключения, сурового, но публичного суда над ним, из которого он выйдет победителем, — ее он допускал, но только не то, что его вот так запрут, лишат всякой надежды на гласность. Необходимо было заново обдумать положение вещей, установить скрытый смысл этих чудовищных происшествий, понять, какой он должен извлечь из них урок, сообразить, как ему следует поступать в таких ни с чем не сообразных обстоятельствах.