Книга Сфинкс - Тобша Лирнер

— До тех пор, пока не произошло второе вторжение…

— Вот именно. Втрое вторжение, как ничто иное, губит репутацию непобедимого человека.

Мы опять рассмеялись.

— Нектанеб Второй привлекал меня со студенческих времен, — объяснил Уоллингтон. — Он воплотил в себе военного стратега, чародея, духовного пророка и загадку собственного исчезновения. Я был впечатлительным юношей, и меня тянуло к героям — наверное, потому, что во мне самом нет ни капли героизма. Этого оказалось достаточно для того, чтобы я уехал из Хендона. Мир пригородов сам по себе влияет на человека. Я вступил в армию и отправился на Восток. А Луксор, древний город фараонов, повинен в том, что я выбрал стезю египтолога. Но все это случилось давным-давно.

Уоллингтон явно был умен, и это расположило меня к нему еще сильнее. Я размышлял, можно ли ему доверять, Он словно понял мои сомнения и понизил голос:

— Я слышал о вашей жене, мистер Уарнок. Археология — это тесный круг. Примите мои глубокие соболезнования. Смерть Изабеллы — невосполнимая потеря. Мы встречались с ней на одной конференции. Она была прелестной женщиной и страстно любила свое занятие. Многие из нас сами похожи на ископаемые окаменелости — я хочу сказать, что если постоянно составлять из кусочков старые горшки, то начинаешь заниматься самокопанием.

Я улыбнулся и посмотрел на саркофаг. Меня охватило почти непреодолимое желание достать астрариум и поставить рядом с надписью на каменном гробе. Затем повернулся к Уоллингтону, все еще не решаясь сказать, зачем пришел. Но мне остро требовалось знать его мнение и, судя по всему, он уважал Изабеллу. Еще секунда — и я сделал решительный шаг.

— Если бы я вам сказал, что принес артефакт — вещь, которая могла принадлежать фараонам, — вы бы согласились ее осмотреть? — Слова неосторожно слетели с языка.

Уоллингтон удивленно на меня посмотрел.

— Вы отдаете себе отчет, что обладание такой вещью может считаться незаконным?

Я судорожно размышлял, не совершаю ли роковой ошибки.

— Понимаю, что иду на огромный риск. Моя жена во время того трагического погружения нашла артефакт.

Хью Уоллингтон покосился на рюкзак.

— Следуйте за мной.

Он провел меня в просторный зал, где находилась огромная голова Аменхотепа III. Выражение небесного блаженства на лице молодого фараона нарушалось тем, что почти половина подбородка с царственной накладной бородкой, свидетельствовавшей о его божественной сущности, была отколота. Когда он утратил свою бороду? Во времена ранних христиан и гонений на изображения языческих богов? Или на торговом корабле девятнадцатого века по неосторожности какого-нибудь непочтительного английского матроса? Как бы то ни было, юный фараон лишился достоинства — какое уж достоинство, если смотреть в бесконечность, лишившись доброй половины лица. Уоллингтон взял меня за локоть и увлек за статую.

Там скрывалась незаметная дверь в стене.

Как только мы переступили порог, величественная обстановка музея сменилась атмосферой заплесневелой запущенности гражданского учреждения. Здесь было истинное лицо организации, лабиринт, где историки создавали фетиши из собственных объектов исследования — Греции, Рима, кельтов — и, погруженные в свои миры, словно рыбаки, усердно закидывали сети и каждый раз вытягивали по какой-нибудь тайне. По сторонам коридора располагались небольшие, похожие на кельи кабинеты, сквозь маленькие окна были видны склонившиеся над залитыми светом столами хозяева. Они собирали и систематизировали новые экспонаты, восстанавливали старые, отливали формы с поврежденных. Работа кипела словно в муравейнике.

Мы остановились перед выкрашенной в больнично-зеленый цвет дверью с медной табличкой. На ней стояла надпись «Х. У. Уоллингтон».

— Если интересуетесь, «У» — это «Уинстон», — весело заметил мой проводник, доставая из кармана пиджака ключ на цепочке. — Моя мать была большой его почитательницей. Милости прошу в святая святых по ту сторону дороги из желтого кирпича. — Он пропустил меня вперед.

В нос тут же ударил сильный запах консервирующих жидкостей. Такой же запах стоял в лабораториях, куда меня водила Изабелла: кислот для обызвествления и реактивов для опреснения. Я направился к стоявшему у окна столу и выглянул наружу. Затем осторожно залез в рюкзак и вытащил тщательно упакованный астрариум. Не спеша развернул и поставил на стол, где он блеснул в свете лампы. Уоллингтон как будто в изумлении шумно вдохнул и тут же выдохнул.

— Потрясающе! — Он склонился над устройством с увеличительным стеклом в руке. — Первое, что бросается в глаза, — царские знаки. — Он показал два ряда иероглифов один над другим. Оба были заключены в закругленные рамки и слегка напоминали оттиски печатей. Одна, как я заметил, содержала иероглиф царского сокола. — Явный мотив страусиного пера говорит о том, что астрариум принадлежал Нектанебу Второму, — живо продолжал Уоллингтон. — Вторая, предположительно первого владельца, является печатью Рамсеса Третьего. Взгляните на эти иероглифы. Они означают: Ра, могущественный в истине, любимец Амона, правитель Гелиополиса. Разумеется, подделка печатей — распространенная практика. Таким образом фальшивым древностям пытаются придать вид настоящих. Но две печати, кажем прямо, перебор. Однако вернемся к самому устройству. Механический пророк, помогающий управлять судьбой, — вот так можно определить назначение этого артефакта. Хотя, по правде говоря, существование во времена фараонов сложных механизмов вроде астрариума в высшей степени сомнительно. Астрология считалась в Египте священной наукой — в нее не допускали непосвященных. Следовательно, все, что мы знаем о ней сегодня, — только догадки, умозаключения, выстроенные на основе систем верований современных культур. К сожалению, иных точек отсчета у нас нет.

— Значит, открытия совершают тогда, когда удается расстаться со своим неверием, — пошутил я.

— Для одних это проще, для других труднее — все зависит от степени духовности. Но не забывайте, что Нектанеб Второй, как и его последователи, безоговорочно верил в свою мистическую силу. В его время и еще в бытность нескольких последующих поколений этого фараона считали величайшим из всех живших магов и астрологов. Разумеется, его таинственное исчезновение еще больше подогрело фантазии. Некоторые утверждают, что Нектанеб жив по сей день.

Я был удивлен, не услышав на этот раз в голосе Уоллингтона ни капли иронии.

Он улыбнулся, словно стараясь успокоить, и добавил:

— Если, конечно, верить в миф о бессмертии. Трудно себе представить, на что только не пускалось человечество в поисках вечной жизни. Между двенадцатым и семнадцатым веками процветали целые индустрии по экспорту мумий — европейцы верили: если пить отвар, содержащий приготовленный из мумий порошок, то удастся прожить дольше. Дело оказалось настолько прибыльным, что египтяне стали отправлять в Европу недавно высушенные трупы. — Уоллингтон брезгливо ухмыльнулся. — Даже сегодня американские туристы тратят большие деньги, подкупая охрану, чтобы им разрешили переночевать в пирамидах. Им кажется — это продлит их жизни. Вот и астрариум — машина, способная управлять судьбой, — также может даровать бессмертие. В Древнем Египте эту мысль сочли бы вполне разумной.