Книга Башни земли Ад - Владимир Свержин

— Лис, не богохульствуй.

— Капитан, ну ты нормальный? Я тебе о чудодейственной силе молитвы толкую, а ты угрожаешь мне поленом адского костра… Стоп, долой трескотню и позерство! Объект появился.

— Что ты видишь?

— Сейчас переключу на обзор.

Девушка в темном плаще с капюшоном спешила по аллее к уединенной беседке. Ветер то и дело подхватывал край плаща, открывая взору длинную юбку.

— Действительно, похожа на Анну, — проговорил Вальдар. — Кого же тогда рисовал наш мальчик? Неужто у принцессы здесь имеется двойник? Очень странная история.

— Да чего тут странного? Балтасар — мужик видный.

— Так и герцог вполне себе хорош, к тому же он вокруг Анны разве что хороводы не водит. А тут на́ тебе.

— Вот они, нравы султанских гаремов. Один выстрел глазами, и наповал.

Между тем кардинал бросился навстречу женщине, сжал ее в объятиях, легко поднял на руки и, осыпая поцелуями, понес в укромную, заросшую плющом беседку.

— Ну шо, на следующий сеанс «Дети до шестнадцати не допускаются»? — поинтересовался Сергей. — Возвращаемся во дворец?

— Да. Надеюсь, Кристоф сумел подкупить прислугу ее высочества и убедиться, как ты говоришь, в полном отсутствии наличия Анны в ее собственных покоях. Но, проклятие, кого же он тогда рисовал? Правда, есть один момент, который меня насторожил. И в первом, и во втором случае, когда наш юный талант рисовал Анну Венгерскую, она сидела не шелохнувшись, причем в последний раз, как утверждает Кристоф, почти три часа. Без специальной подготовки это физически нереально. Ну, если ты, конечно, не снайпер из девятого управления, как некоторые.

— Вот не надо тут камней в мой огород. Мне их уже на ограду вполне хватило бы. Ладно, капитан, стереги эту воркующую парочку, а я мотнусь во дворец, осведомлюсь, как там дела у Кристофа.

— Погоди, по моей аллее тоже кто-то идет, — отозвался Камдил.

— Шо, еще одна мисс Венгрия?

— Скорее, мистер Бургундия. Черт подери, это Жан Бесстрашный.

— Анна, Анна! Я знаю, что ты здесь! — послышалось на аллее.

Глава 13

«Погружение в бездну неведомого непременно приводит к смерти. Такова жизнь».

Джордано Бруно

Тамерлан проводил цепким колючим взглядом слугу, наполнившего его кубок медовым напитком, именуемым вино Апиция. Час кипячения на медленном огне превратил этот волшебный нектар из зловредного дурмана в благоуханный настой с финиковой сладостью, подобающий доброму мусульманину.

Но Тимура не заинтересовал ни древний рецепт, ни тонкий вкус замечательного напитка. Он не отрываясь смотрел на золоченое одеяние слуги, затем, точно очнувшись, жестом остановил не менее блестящего лакея, намеревавшегося аккуратно нарезать кусочками фаршированную каракатицу, возлежащую на золотом блюде. Лакей побледнел. Заметив это, император Мануил сделал знак Хасану Галаади.

— Прошу тебя, друг мой, переведи Тамерлану, что своим отказом он до полусмерти напугал беднягу. Тот, несомненно, решил, что попал в немилость, и теперь судьба его висит на волоске.

Дервиш склонился к уху властителя правоверных.

— Слуги должны бояться господина, — причмокнув, чуть насмешливо ответил Тамерлан. — Если слуга перестает бояться, хозяин не может спать спокойно. Можно помиловать, и даже наградить за ловкость и отвагу поверженного врага, но даже если помилованный враг снова поднимет оружие на тебя, то не будет свиреп, как прежде. К тому же великодушие твое привлечет многих, даже если вооружит неблагодарных. Однако к слуге не следует знать жалости. Он должен помнить, что и само его существование в руке господина, что только господин — источник земных благ, и только ему дано решать, кому жить, а кому умереть. Слуга, живущий без страха, опасней скорпиона.

— У нас все по-иному, — возразил император, — поскольку государь — воплощение Господа на земле, даже стоять рядом с ним — великая честь, что уж говорить о привилегии наливать вино или нарезать мясо для помазанника Божия. Сыновья лучших фамилий ромейской империи испокон веку состязались за это право. Почитание — вот альфа и омега любого правления, ибо страх, как бы силен он ни был, заставляет убоявшегося искать пути к устранению источника страха. В то время как почитание толкает еще более возвеличивать правителя, ибо с ним возвеличиваешься и сам.

— Твои слуги, почтеннейший брат мой, уже ходят в золоте, как высочайшие из советников, но еще едят на серебре, и каждый из них втайне желает заполучить себе и твою посуду, и твое убранство, и твой дворец. Немногие мечтают о власти, ибо власть — это тяжкое бремя, но всякий слуга, не ведающий страха, желает стать господином, не ведающим жалости. Предо мной склонила голову половина мира, а вторая лишь ждет хорошего пинка, чтоб преклонить колени.

Твои земли, драгоценный брат мой, не сочти за грубость, не простираются вдаль от столицы и на день пути. Я слышал о тех временах, когда империя была столь велика, что море, по которому не так давно плыл наш флот, было ее внутренним морем, а теперь все по-иному. А изменилось это не потому, что сабли врага острее или кони быстрее, чем у тебя, а потому, что слуги твои имеют слишком много, и многое боятся утратить. Страх порождает глупость, а глупость отнимает все: земли, богатства, славу и самое жизнь.

Твои слуги ничтожны, из каких бы славных и родовитых семей они ни происходили. Если устрашает их моя немилость, как гостя и друга твоего, то как бы дрожали они, когда б я пришел как враг. У них много золота, у моих же нукеров его почти нет. Разве только насечка на клинках и доспехах. Я сам… Разве видел ты меня когда-нибудь, изукрашенного златом и каменьями, точно женщина? Я ношу лишь эти перстни, но каждый из них — знак моей власти. Вот этот — над Самаркандом, этот — над Исфаханом. Лишь один перстень, этот, с красным яркоцветным камнем, достался мне по наследству, и только им я и впрямь дорожу. Рассказывают, что он принадлежал моему отцу, но перед самым рождением моим из кольца исчез рубин. Когда же я родился на свет, оказалось, что камень зажат у меня в кулаке. Это было сочтено благоприятным предзнаменованием.

Воистину, нет силы, которая остановила бы меня в достижении цели. — Тамерлан зыркнул исподлобья на Хасана Галаади. — Переведи все в точности. Я желаю, чтобы император до последнего слова понял, что я ему сказал. Пусть запомнит: счастье слуги — это милость господина.

Дервиш склонил голову, давая понять, что вполне уразумел слова Повелителя Счастливых Созвездий.

— Хотелось бы только знать, — поднимая на толмача печальный взгляд, чуть заметно усмехнулся Мануил, — о ком сейчас говорил Великий амир, о слугах моих или обо мне самом.

— Мне перевести это? — спросил Хасан.

— Пожалуй, не стоит. Скажи моему венценосному брату, что я от всей души благодарен ему за совет. А тебе, дервиш, — за спасение. Хотя мне все больше кажется, что нож убийцы стал бы лучшим для меня исходом.