Книга Не возжелай мне зла - Джулия Корбин

— Можно я загляну к ней в комнату? — спрашиваю я. — Вдруг она уже пришла, вы просто не заметили?

— Ага, — отвечает он, не отрывая глаз от экрана. — У нее на двери нарисован подсолнух.

— Спасибо.

Иду по коридору, в горле комок. Пол покрыт тощим ковриком, мало того что дешевым, так еще и заляпанным до невозможности. Оставляю за собой мокрые следы, оглядываюсь на них, останавливаюсь перед дверью с цветком, осторожно стучу. Никто не отвечает, тогда берусь за ручку и толкаю дверь. Она беззвучно и медленно открывается, и я заглядываю в комнату. На окне кружевные занавески, кровать накрыта лоскутным покрывалом, соседнюю стенку украшает множество ярких разноцветных салфеток, оранжевых, голубых, зеленых. И, в отличие от остальной квартиры и в дополнение ко всему этому изящному рукоделию, в комнате царит идеальный порядок, нигде ни пылинки, ни пятнышка.

Снимаю туфли, вхожу в комнату прикрываю за собой дверь. Вижу перед окном два викторианских кресла в хорошем состоянии. Между ними стол, а на нем изящно вышитая салфетка. На салфетке небольшая стеклянная ваза с тремя бледными розами, рядом фотография родителей в рамке. Наклоняюсь, чтобы рассмотреть поближе, и у меня перехватывает дыхание. С фотографии на меня смотрят Сэнди и Тревор, такие, какими я их помню. Несмотря на долгие годы, я до сих пор не могу забыть этой пары. Они, прижавшись друг к другу, улыбаются, глаза светятся счастьем.

Черт побери!

Присаживаюсь на краешек кровати, стараясь держать ноги подальше от пушистого коврика из овечьей шкуры. В который раз больно пронзает мысль о собственной непростительной некомпетентности, в результате которой умерла эта прекрасная счастливая женщина. Вот я сижу здесь, гляжу на ее фотографию, и идея о том, что Кирсти пыталась отомстить мне тем, что чуть не убила моего сына и написала страшное слово на стене моей гостиной, уже не кажется притянутой за уши. Если Кирсти знает, как умерла ее мать, ничего удивительного, что она решилась на это.

Но трудно сказать, что в этой комнате живет человек мстительный и злопамятный. Такой преступник обязательно оставил бы здесь какие-нибудь приметы, характеризующие его. Будь она одержима местью, здесь наверняка нашлось бы что-нибудь, связанное со мной. Да она бы могла целую стену посвятить своему заклятому врагу. Тайком фотографировала бы, как я перехожу улицу, как обедаю в ресторане, вырезала бы последние газетные публикации обо мне или другие свидетельства моего существования.

Разве не так?

Вспоминаю свою девичью спальню. Трое братьев занимали комнату в передней части дома, а у меня была своя крохотная в задней. Окно ее выходило на север, за ним виднелся Атлантический океан, и в ней часто царил жуткий холод. Ветер задувал сквозь щели в рамах, а в зим ние месяцы влага между ними превращалась в лед. Но комнатка была моя, и хотя у меня было гораздо меньше вещей, чем у Кирсти, она была чем-то неуловимо похожа на ее светелку. Как и у нее, у меня был туалетный столик с набором тюбиков губной помады и коробочек с тенями для век, расческами и украшениями. В углу, как и у нее, кучей валялись учебники, а на стене висели плакаты с любимыми артистами — одна стена у Кирсти посвящена группе, которая нравится и Робби. Эта комната более опрятна, чем у большинства девушек ее возраста, но, если не считать кресел и столика между ними, это обычная комната восемнадцатилетней девицы.

Есть еще одно важное сходство между мной и Кирсти, оно касается перемены имени. К ее возрасту я перестала называть себя Скарлетт и стала откликаться только на второе имя. Мне хотелось все переменить в своей жизни, стать другим человеком, а имя Скарлетт было слишком нагружено неоправданными ожиданиями. Этот переход дался мне нелегко, и был момент, когда я оказалась на краю пропасти. И если бы не мой брат Деклан, жизнь у меня сложилась бы совсем иначе.

11

Мать дала мне имя Скарлетт, потому что хотела бросить вызов общепринятым нормам. В нашей деревне девочек обычно называли добрыми католическими именами, традиционными и известными в истории церкви, в сами буквы которых были вплетены понятия самоотречения и вины: Бриджет, Мэри, Энн. Целыми днями занимаясь уборкой церкви и расстановкой цветов, душой мама была в Голливуде, представляя себя героиней таких фильмов, как «Семь невест для семи братьев», «Снежный корабль», «Унесенные ветром». Уже к десяти годам я понимала: матери не хочется, чтобы дочь краснела, когда мимо проходят монашки с развевающимися сзади черными вуалями, и чувствовала себя закоренелой грешницей. Мать требовала, чтобы я не подчинялась никаким авторитетам, чего самой ей так и не удалось. Она жаждала бунта, мятежа. Мечтала, чтобы ее дочь не боялась адского пламени и вечного проклятия, уготованного всякому, кто сделает хоть несколько неверных шагов в сторону (как правило, в сторону радостей общения с представителями противоположного пола); мечтала, чтобы дочь ее поднялась по ступеням школы с гордо поднятой головой, уверенная в себе и своем предназначении.

— Скарлетт О’Хара никогда не подчинялась воле мужчины. Она трудилась засучив рукава и брала ответственность на себя. Она была выше обстоятельств, она подчиняла их своей воле.

Я смотрела этот фильм раз десять, а может, и больше, и мне всегда казалось, что, несмотря на несколько базарного свойства бунтарский дух, Скарлетт хотела в жизни только одного: найти мужчину, но сначала ей попался скучный, совершенно неинтересный нытик и тряпка Эшли Уилкс, худосочный, слегка пришибленный блондин, похожий на одуванчик. А потом, уже позже, поняла, что мужчина, которому она покорится, и есть тот самый сорвиголова, жгучий брюнет Ретт Батлер, но, когда до нее это наконец дошло, он взял и уехал.

— К черту, все это чушь собачья, — говаривал отец.

Он был человек добродушный и веселый, и когда по вечерам возвращался домой, от него приятно пахло свежим воздухом и сигаретным дымом; он позволял мне усаживаться на ручку своего кресла и давал допить за ним чай из чашки, на донышке которой оставались кристаллики сахара.

— Мы живем в современном мире, Скарлетт. Хорошо учись, получишь хорошую профессию. Образование — это путь к свободе. Купишь собственный дом. Захочешь — выйдешь замуж, заведешь детей. И это будет твой выбор. Возможность выбирать — вот что дают человеку образование и работа.

У меня было трое братьев: Дайармейд и Финн, старше меня на два и на четыре года соответственно, и еще Деклан; он был на целых десять лет старше, и на нем фактически держалась вся семья. Он следил, чтобы вовремя выплачивался долг за трактор, чтобы отец не слишком увлекался виски, чтобы у каждого из нас к воскресенью был шиллинг и мы могли положить его на тарелочку в церкви. И в отличие от отца, который относился к резким сменам настроения матери как далекий и довольно равнодушный наблюдатель, Деклан обращался с матерью с ловкостью, которой можно было только завидовать. Он всегда точно и тонко улавливал ее настроение — ни я, ни другие два брата так этому и не научились. Мать обладала весьма широким диапазоном эмоций, от необузданного восторга до лютого гнева, и мастерски им пользовалась, а Деклан был идеальный для нее камертон. Он безошибочно улавливал высоту тона ее состояния, и ему всегда удавалось урезонить ее, сменить ноту. Так брат оберегал меня от языка и кулаков матери, норовивших обрушиться на мою голову. Когда мать хандрила, а это бывало довольно часто, и плакала над раковиной или, прислонясь к ограде, проклинала свою несчастную судьбу, Деклан, чтобы утешить ее, собирал букет полевых цветов и украшал кухонный стол. Или, выполнив мелкие поручения стряпчего, чья земля граничила с нашей, возвращался домой с телячьей ногой или фунтом сыра. Он единственный из всех нас умел зажечь на ее лице улыбку.