Книга Не возжелай мне зла - Джулия Корбин

Пока дети в Германии, Шон живет у меня. Все началось с невинного поцелуя на крыльце и мгновенно расцвело откровенной и безудержной любовной связью. Что касается интриг и романов, я тут человек неискушенный, ведь Фил был вторым мужчиной, с которым я… Ну, это самое… Но свое новое положение нахожу довольно приятным. Шон сочетает в себе такие удивительные качества, я и представить себе не могла, что они могут привлечь меня в мужчине, — сила и одновременно поразительная доб рота, бьющая через край энергия и потрясающее спокойствие и уравновешенность, мудрость и желание, а главное, способность учиться.

Любовь приносит мне радость и счастье, но сейчас все воспринимается не так, как прежде, в молодости, когда я во всем сомневалась, была неуверена в себе и трепетала по любому поводу. Я обнаружила в себе такой аппетит, такие резервы любви и инстинктивных влечений, какие бывают только у взрослой женщины. Словно копалась в саду за домом и вдруг наткнулась на нефтяную скважину. Мне и самой в это трудно поверить. Фил бросил меня отчасти потому, что нуждался в «большей близости», но, положа руку на сердце, большей близости, чем с человеком, которого я знаю-то всего несколько месяцев, я не испытывала ни с кем и никогда — у меня такое чувство, будто мы вместе всю жизнь.

Сегодня ложимся спать рано. Мы с Шоном стараемся не выпячивать перед детьми влечение друг к другу, но их нет дома, они в гостях у друзей. У Шона была напряженная неделя, три дня подряд он допоздна сидел на работе, чтобы закончить одно дело. Когда он наконец приходит, мы топаем прямиком в душ. Занимаемся любовью прямо в кабинке, яростно, отчаянно, самозабвенно, все мое существо поет от счастья. Потом я вытираю полотенцем его волосы, расчесываю.

— Как хорошо от тебя пахнет, — говорю я и целую его в шею. — Давай я тебя побрею. Ты такой колючий.

Беру тазик с теплой водой, тюбик с мыльной пеной и бритву. Он садится на кровать, а я устраиваюсь верхом у него на коленях. Оба все еще голые. Повязываю на грудь ему полотенце и начинаю. Гляжу на него и невольно улыбаюсь. С чем сравнить нашу близость? Это как после месяца диеты есть шоколад, самый вкусный, самый изысканный, горький снаружи и сладкий, как мед, внутри.

— У меня хорошо получается? — Делаю несколько завершающих скребков по шее.

— Сплошное удовольствие. Тебе надо открыть салон.

Глаза его закрыты, он улыбается.

Вижу, что немного порезала его, слизываю кровь.

— Слишком много болтаешь.

Полотенцем стираю остатки пены и начинаю поцелуйный обряд. Сейчас он не отвечает мне. Просто с видом падишаха, щедро одаривающего своего верного визиря, предоставляет в мое полное распоряжение свою шею, щеки и губы. Гляжу на него с неудовольствием, но недолго, и лицо его сразу смягчается. Морщины на лбу разглаживаются, я целую тройные морщинки в уголках его глаз, слезаю с колен, устраиваюсь поудобнее и опускаю его голову себе на грудь.

Несколько секунд — и он уже спит, и тогда я осторожно укладываю его руки и ноги и накрываюсь одеялом. Поглаживая его волосы, размышляю о природе любви. О любви сложено немало песен, написано сотни книг, снято сотни фильмов. Существует множество штампов и устойчивых выражений: любовь слепа, в любви и на войне все средства хороши, первая любовь, лебединая любовь. В некоторых языках для разных видов любви существуют отдельные слова, для материнской, например, сыновней, любви к другу, к мужу, к возлюбленному.

Любовь Шона благодатным дождем оживила пустыню моего одиночества, от нее осталась лишь крохотная часть, не больше песчинки. Но вот несправедливость судьбы к Тесс до сих пор не дает мне покоя.

«Но она же не твой ребенок, — пытаюсь урезонить себя, — твои-то дети живы. И благодари Бога за это».

Близкие имеют полное моральное право отомстить за ее смерть. Но я не верю в месть. На короткое время она дает удовлетворение, но тут же наносит тебе страшный вред, который останется с тобой навсегда.

Поэтому я не хочу мести, я хочу другого. Мне нужно чувство защищенности, уверенности в будущем, но оно недостижимо, пока остается все таким же душевное состояние, умонастроение Кирсти. Я говорила об этом с Шоном.

— Если Кирсти выйдет на свободу через пять лет, Лорен будет только шестнадцать.

— В тюрьме ей помогут справиться с собой, — ответил он. — С ней будут много беседовать о содеянном. И не выпустят, пока не убедятся, что она не представляет опасности для общества.

Хочется верить, но что-то не очень получается. Опасности для общества она, может, и не будет представлять. Но для меня и моих детей будет. И тогда я провела кое-какие изыскания. Чтобы прогнать чувство, будто я делаю это за спиной Шона, я выбрала вечер, когда он был у себя, а дети уже спали. Я отыскала несколько уголовных дел, по которым людей сажали в тюрьму на несколько лет за такие же или очень похожие преступления. И убедилась, что ненависть, подкрепленная решимостью во что бы то ни стало отомстить, так просто не исчезает.

— О чем ты думаешь? — Шон садится в постели, закидывает руки за голову, сладко потягивается и снова падает рядом со мной. — У тебя такое серьезное лицо.

— О том, как сильно люблю тебя.

Он внимательно смотрит на меня. Глаза его, кажется, видят меня насквозь, кроме разве что самого темного уголка души, где прячутся мои призраки. Он поворачивается на бок, я выключаю свет и прижимаюсь к его спине. На пороге сна в голове мелькает мысль. Я точно знаю, чего не хочу. Я не хочу еще одну ночь провести в реанимационном отделении. Не хочу слышать голос Кирсти в трубке. Не хочу, чтобы она близко подходила к моим детям.

Я как-никак врач. И верю в то, что жизнь человека священна. Верю в принцип «не навреди».

Но если придется, я это сделаю.