Книга Мастер сыскного дела - Андрей Ильин

Вот теперь — понял! И верно, кто бы их из лагеря выпустил, да не одного, а всех троих!

— Так что мне передать господину Звягину — благодарность вашу али как?

— Что вам от меня нужно? — глухо спросил Мишель.

— Сущие пустяки — покуда лишь приютить меня до утра. Чай, не откажете бедному страннику в ночлеге?

— Да, конечно, располагайтесь, — засуетилась, вспомнив свои обязанности хозяйки, Анна. — Я сейчас воды согрею и дам вам свежего белья.

— Благодарствую, — ответил коротким поклоном гость. — Я, верно, боле недели как не мылся и исподнего не менял, средь скотов обитая и ими же насквозь провоняв. Поезда ныне — хуже, чем хлев...

Теперь выставлять гостя уж было поздно.

— Ладно, будь по-вашему — до утра можете побыть здесь, — вынужденно согласился Мишель, — но с рассветом, покорно вас прошу покинуть мой дом и боле сюда уж не возвращаться!

— И на том спасибо, — усмехнулся гость. — А Звягину, как с ним свижусь, что от вас сказать?

— Скажите, что я не просил его об услуге, но тем не менее ему благодарен, — ответил Мишель. — И еще скажите, что впредь с ним никаких дел иметь не желаю...

Ночью, лежа с Анной, он не спал, прислушиваясь, что происходит в доме. Он задремывал, и ему в полусне черт знает что ему мерещилось — будто открывает незваный гость двери, впуская внутрь каких-то посторонних людей, бряцающих оружием, и вслед им вваливаются красноармейцы и вот-вот случится пальба.

Он вздрагивал и чувствовал, как на лоб ему ложится холодная и невесомая рука Анны.

— Ну что ты, что ты? — ласково шептала она. — Да ведь уйдет же он утром.

Уйдет... Этот уйдет, да вслед за ним другой может заявиться... Знает он Сашку Звягина, помнит хватку его волчью: тот, коли что ухватит, своего не упустит.

Так и лежал он до рассвета, ворочаясь с боку на бок.

— Что ж будет-то? — тихо вздыхала Анна.

— Ничего, — успокаивал теперь уже ее Мишель. — Скоро он уйдет и более не воротится. Спи...

— А как же твой побег?

— Да ведь я не принял предложения Звягина — отказался.

— Так, может, тебе тогда пойти и повиниться?

— В чем, коли нет на мне вины?.. Да ежели даже повиниться — кто мне поверит, когда он все так ловко подстроил?..

Они снова лежали, молча уставившись в темноту, и, Анна гладила его лицо и волосы.

— Может, все еще и обойдется, — успокаивая не его — себя, шептала она.

— Конечно, обойдется...

Да только не суждено было их надеждам сбыться.

Чуть более недели минуло, как вновь, и опять ночью, в квартиру Мишеля постучали — прибыл нарочный с приказом немедля явиться в ЧК.

— Собирайтесь побыстрее!

Позади нарочного, на лестнице, переступали солдаты с винтовками.

— Да, да, я сейчас.

Полуодетая Анна, кутаясь в шаль, выглянула в коридор.

— Ступай к себе, — попросил ее Мишель, более всего страшась, что она теперь станет плакать и цепляться за него, унижаясь перед солдатами, и, торопясь, шагнул в дверь.

На Лубянку Мишель ехал с тяжким сердцем.

Но препроводили его не во внутреннюю тюрьму, а в один из многочисленных лубянских кабинетов.

— Ягода Генрих Григорьевич, — представился незнакомец. — Мне предписано расследовать обстоятельства вашего дела.

Мишель кивнул — нечто подобное он и ожидал.

Ягода неспешно перелистнул какие-то бумаги, в коих Мишель узнал страницы своего рапорта.

Отчеркнул ногтем нужную строку.

— Вот вы здесь сообщаете, что, находясь в плену, имели приватную встречу с неким Звягиным, который, с ваших слов, имеет чин штабс-капитана и служит в белой контрразведке? Это так?

— Да, — ответил Мишель.

— С каких пор вы знаете господина Звягина?

— Мы вместе работали.

— В охранке? — недобро усмехнулся Ягода.

— В уголовном сыске, — с вызовом сказал Мишель. — Чего я никогда не скрывал!

— Ваш приятель предлагал вам чин и место в Белой армии?

— Я уже, кажется, писал об этом в рапорте!

— Отчего ж вы отвергли столь лестное предложение? — притворно удивился Ягода.

Мишель вспыхнул.

Ну как тому объяснить про Валериана Христофоровича, про Пашу-кочегара, про Анну, про лагерь... Да ведь одно то, что он спрашивает его об этом, говорит, что понятия о чести ему чужды. Или он ожидает от него покаяний и заверений в преданности их пролетариату и их революции?

Так зря...

— Меня содержание не устроило, — криво усмехнулся Мишель.

— Мало дали?

— Нет, много за то запросили!

Ягода вновь зашуршал бумагами да вдруг спросил:

— А отчего бежать отказались, коль вам предлагали?

Мишель удивленно воззрился на чекиста.

Он ведь ничего не писал об этом в рапорте!

— Почему вы не отвечаете? Отчего умолчали об этом?

— Я не думал... — стушевался Мишель. — Я решил, что это касается одного лишь меня. Мне, верно, предлагали совершить побег, но я сразу же отказался, отчего полагаю сей вопрос закрытым.

— Да ведь все равно сбежали! — напомнил Ягода.

— Да, верно, но не тогда, а после... — совсем растерялся Мишель.

— А кто был организатором побега? — поинтересовался Ягода.

Отчего Мишель вздрогнул.

— Я... — торопясь, ответил он. — Я — один! Я его задумал и подбил на него своих товарищей, и вся вина за последующие обстоятельства, в том числе за жизнь польских крестьян, лежит на мне, на мне одном!

— Ну, положим, за тех поляков можете не виниться, за них вам бы не наказание, а орден бы полагался, да только никаких крестьян-то и не было...

— Как не было? — не понял Мишель.

— Да уж так! Костер, и голоса, и узлы с одеждой — верно, были, но не было польских крестьян. Эта одежда и еда назначались для вас, и их не надо было ни у кого отбирать, тем паче лишая кого-то жизни. Коли вам от того легче — так знайте, что вы не душегуб, что на вас нет крови.

«А конвоир?» — подумал Мишель.

— И конвоир тоже живехонек, — ответил, будто мысль его услышал, Ягода.

Все это было совершенно непонятно. Да ведь бежали они, и конвоира пристукнули, и одежду отобрали, а он говорит!..

Или... Или он не о том говорит?..