Книга Рисунки на крови - Поппи З. Брайт

Они отключили телефон и автоответчик и забрали их с собой. Они забрали бедного Стефана; Эдди видела, как его уводят за дверь — из-за двух широких синих спин виднелось бледное лицо с тонкой нитью блевотины, прилипшей к подбородку. Интересно, за что его взяли? «Искажение улик», наверное. За то, что? кинул в туалет бумажник. Эдди сочла, что это неплохой трюк. Жаль, что ему не удалось спустить воду, тогда агентам пришлось бы выуживать его из канализации.

Лучшие силы Нового Орлеана арестовывают жалких подростков-технарей, в то время как старые леди, отправившиеся к могилам мужей, вполне могут стать жертвой ограбления или изнасилования на кладбище. Настоящие герои. Ограбленная и изнасилованная — вот как она себя чувствовала в данный момент, глядя, как эти штампованные роботы роются в ее доме и просеивают ее вещи, а она, черт побери, ничегошеньки не в силах поделать.

Как только с этим кошмаром будет покончено, решила Эдди, надо будет пойти в банк и снять со счета часть тех десяти тысяч. Не все — это может показаться подозрительным, — но достаточно на случай, если… если что? На случай, если ей придется в спешке уехать?

Черт побери, думала Эдди, я ведь еще даже закона не нарушила, а у меня уже такая же паранойя, как у Заха. Ну разве это жизнь? Стоит она сосания под ложечкой, постоянного желания обернуться? Для Заха, наверное, оно того стоило. Он, как к наркотику, пристрастился к риску, к нервному возбуждению. Но ей в такой ситуации долго не продержаться.

Она не знала, стоит ли ей вообще касаться этих денег, и жалела, что не смогла спросить Стефана, безопасно ли это. Но Эдди решила, что будет чувствовать себя более надежно с пачками твердых наличных, зашитых в матрац, чем с незаконными капиталами, притаившимися в электронно доступной части ее жизни. Вот бы никогда в жизни не видеть компьютера.

В данный момент, если быть уж совершенно честной, ей хотелось бы, чтобы она никогда не встречала Заха. Он был лучшим другом, какой у нее когда-либо был. Он был щедрый и талантливый, он познакомил ее со всевозможными экзотическими штуками, на которые она, возможно, сама никогда бы не наткнулась. Но он был источником растерянности, неприятностей и разбитого сердца.

И сверх всего этого ей так его не хватало, что казалось, это ее просто прикончит.

13

Тревор проснулся в квадратной комнатке с высоким потолком, теряющимся в рассветных тенях, в комнате, стены которой были выкрашены убого-серым, чтобы соответствовать городу за ними. Он слышал, как дождь ударяется о дребезжащие стекла в расшатанных оконных рамах. Вскоре последует звук открывающихся дверей, шаги мальчишек по коридору, мальчишеские голоса в тишине раннего утра, и настанет время вставать, время завтрака и школы — повторяемость нового дня.

Ему часто снилось, что он вновь очутился в интернате для мальчиков, что все эти годы ему выдали в наказание, и теперь он переживает их вновь и вновь, пока он не сделает этого правильно… — каким бы ни было это «правильно».

Открыв глаза, Тревор обнаружил, что смотрит в основание шеи, которая находится почти у самых его глаз. Темные волоски были недавно сбриты и теперь топорщились по-детски тонкой щетинкой. Кожа была до прозрачности белой, почти без пор. Шея изгибалась к костлявому плечу; Тревор увидел, что его собственная рука лежит на этом плече, охватывая острый выступ кости. Остальное тело уютно угнездилось в изгиб его собственного.

Он был потрясен, что ощущение другого в его кровати — медленный подъем и опадание тела при дыхании, вибрация чужого сердца — не помешало ему заснуть. Он привык спать в незнакомых кроватях, но всегда один. Что бывает, когда просыпаешься в кровати с кем-то? Что полагается делать?

Плечо у него под рукой шевельнулось, и Тревор почувствовал, как влажно перемещаются мышцы, поворачиваются в своих гнездах кости, ощутил гладкую текстуру кожи у себя под ладонью. Он чувствовал, как выгибается и прокатывается у его груди позвоночник. Он даже не сознавал, насколько хорошо можно изучить анатомию, просто касаясь чьего-то тела.

Тут Зах перекатился на спину, чтобы уставиться на него миндалевидными темно-зелеными глазами, глазами в точности оттенка цветного карандаша, который Тревор когда-то срисовал до огрызка. Это был карандаш, которым он затушевывал глубокую воду или странные тени, и значилось на нем просто — «НЕФРИТ».

Зах глядел на него и, не говоря ни слова, улыбался. Еще вчера, еще до разговора под дождем, Тревору казалось, что Зах видит слишком многое, может, даже отчасти слышит его мысли. Я не против быть с тобой в постели, думал Тревор, не слишком-то желая, чтобы Зах это услышал, но при этом извращенно надеясь, что он все же услышит. Я не против быть к тебе так близко. Я, похоже, совсем не против.

И будто темный пульсар из недр подсознания, наступая на пятки этой мысли, поднялась другая: да, можно научиться анатомии, прикасаясь к ближнему, но ведь Бобби развил этот метод до предела, не так ли?

И только тут он заметил крохотные клочки бумаги, рассыпанные по одеялу, по подушке, застрявшие в спутанных темных волосах Заха.

Медленно протянув руку, он взял один. Зах повернул голову посмотреть, его щека слегка прошлась по тыльной стороне ладони Тревора. Тревор поднес клочок поближе к глазам, пытаясь разглядеть его в неверном утреннем свете. Клочок был размером не больше полудюйма, но его тяжелая текстура была до ужаса знакомой. Он перебрал еще несколько клочков. Отметки карандашом, по большей части не поддающиеся определению линии и растушевка. Но местами сохранилась случайная деталь. Поспешно выведенные буквы. Губы, обхватившие мундштук альт-саксофона. Темный, наливающийся кровью глаз.

Приподнявшись на локте, Зах вытряс конфетти из волос.

— Что это?

Но Тревор уже вскочил с матраса, даже в комнате его уже не было — пробежав коридор, он ворвался в студию. Блокнот он вчера оставил точно в центре чертежного стола. Теперь он лежал открытым под чудовищным безумным углом на полу: его спиральный хребет перекосило той силой, что вырвала пять страниц его рассказа, какова бы она ни была. От этого зрелища на дне желудка у Тревора зародилась тошнотворная тяжесть.

Тревор подобрал блокнот, Он казался грязным, как будто страницы были покрыты тонкой пленкой слизи. Тревор решил, что так оно, возможно, и есть. Он заставил себя зажать блокнот между большим и указательным пальцами левой руки, заставил себя медленно пройти назад по коридору — не метаться по стенам и не биться головой о дверные косяки или просто не броситься на пол и заплакать.

Зах успел собрать несколько горстей обрывков и пытался рассматривать их в водянистом свете от окна. Тревор протянул ему блокнот. По мере того как Зах догадывался, что это, на лице его медленно — о как медленно — проступало потрясение.

— Это ведь не рассказ о Птице?

Так, значит, он его прочел, маленький ищейка. Тревор не мог даже заставить себя как-то к этому отнестись.

— Да, его-то ты и держишь.

Зах развел руки, давая клочкам упорхнуть на пол. Он потер ладони, чтобы стряхнуть налипшие обрывки, потом начал вытирать их о подушку и одеяла…