Книга Наши нравы - Константин Михайлович Станюкович

вражда Саввы Лукича с Хрисашкой. Оба они, пьяные, стояли друг перед другом, как два волка, готовые перервать друг другу горло. Если бы их не развели по комнатам, они бы подрались.

Поздно все разъехались. Савва Лукич уже спал богатырским сном в опустевшей даче, а Дуня не спала. Она лежала на кровати, полная разнообразных дум о будущем.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

ОТСТАВНОЙ ПОЛКОВНИК

Дождливое, мрачное, наводящее хандру сентябрьское утро занялось над столицей.

Заглянув в маленькую квартиру отставного полковника Ивана Алексеевича Гуляева, оно застало старика у письменного стола за обычными занятиями.

В неизменном сером байковом халате, обмызганном и истасканном, в высоких плисовых сапогах и вязаном шерстяном колпаке, старик склонил голову над своим рыжим от времени гроссбухом, куда вносил цифры и буквы, таинственные для других, но для него полные значения и жизни.

Толстое гусиное перо дрожало слегка в старческой руке, когда рядом с громкими фамилиями старинного дворянства, полковник выводил крупные литеры: «Н. Н.» (Не надежен) или «П. В.» (Подать ко взысканию).

Оно задрожало сильней и со скрипом вывело около одной фамилии зловещие буквы «П. Б.» Эти буквы значили: «Подложный бланк».

Полковник отложил перо, достал из папки вексель, поднес его к глазам и, всматриваясь в бланковую надпись, безнадежно вздохнул. Он знал, что тот, чей подложный бланк стоял на векселе, не даст ни гроша за своего племянника.

Вот отчего он так тяжко вздохнул. Сумма была не маленькая: десять тысяч.

Медленно перелистывал полковник страницу за страницей свою «книгу судеб» и, останавливая зоркий взгляд из-под очков на таинственных своих отметках, мрачно покачивал головой.

Название, данное в шутку каким-то веселым кредитором, заключало в себе серьезный, глубокий смысл. Действительно, оригинальная бухгалтерская книга полковника была настоящей книгой судеб дворянства после крестьянской реформы. Под таинственными знаками, проставленными беспристрастной рукой деньголюбца, скрывалась правдивая историческая летопись разорения, обнищания, легкомыслия и мошенничества. Все чаще и чаще в последнее время мелькали на страницах современного Нестора зловещие буквы: «П. Б.», и полковнику труднее и труднее приходилось получать деньги.

Наступили и для него печальные времена. Он начинал терять нюх. Не знал, кому верить, кому нет. Самые надежные, по-видимому, люди оказывались ненадежными. Солидные, почтенные джентльмены прибегали к мошенническим уловкам, чтобы не платить денег…

Полковник усилил осторожность, наводил предварительные справки с большею тщательностью и все-таки при наступлении сроков нередко узнавал, что у кредитора нет никакого имущества; оно заблаговременно переводилось на чужое имя. Он стращал долговым, но угрозы его встречались презрительным взглядом, и однажды даже полковнику намекнули, что надо понимать, кого можно сажать, а кого нельзя…

Потери были чувствительные. Полковник стал реже и реже давать деньги и решил совсем прекратить дела.

С тех пор как у него украли сто тысяч, полковник стал еще более недоверчив. Боязливо встречал он у себя на квартире родных и знакомых, и при наступлении вечера испытывал муки страха… Длинными, нескончаемыми казались ему ночи с прерывистым беспокойным сном и тяжелыми кошмарами. Напрасно шептал он молитвы и припадал к образам… Сердце его тревожно билось, и он осматривал запоры в своей квартире, словно в осажденной неприятелем крепости.

Железное здоровье его было подточено вконец. Покража ста тысяч подействовала на него сильно. Полковник осунулся и постарел. Румянец пропал с его щек, а вместе с тем пропало и хорошее расположение духа, бывавшее у него в прежнее время.

Старик упал духом. Подозревая близких и кровных в намерении его ограбить, мрачный, подозрительный и больной, старик начинал чувствовать, что заниматься делами ему уже нельзя. Силы оставляли его, и он целые дни просиживал дома, сам приготовлял на спирту кушанье и отыскал себе вместо Фомы какую-то старушку, которой прежде помогал. К родным он почти перестал ходить. Ему казалось, что все ждут его смерти, и в самых обычных вопросах о здоровье его подозрительный слух прозревал злорадство…

Одинокий, проводил он целые дни дома, и с каждым днем здоровье его становилось хуже и хуже.

Он боялся смерти, но боялся и докторов. Доктора так дорого берут за визиты, и, наконец, кто их знает… нынче так много ядов…

Но чувство самосохранения сказалось в нем. Он вспомнил, что в числе многочисленных его племянников есть один доктор, недавно кончивший курс, о котором говорили, как об очень талантливом враче с блестящей будущностью. Но молодой человек никогда не бывал у своего дяди и относился к нему при встречах с самой холодной вежливостью. Полковник уважал племянника, втайне сердился на него за невнимание и зорко следил, не сделает ли он какой-нибудь пакости, чтобы иметь право и его записать в счет того разряда подлецов, какими полковник считал всех людей.

Он не раз предлагал молодому врачу денег, но тот отказывался. Он пробовал другие средства, но все оказывались тщетными, и полковник в изумленном раздумье нередко повторял: «Неужели он честный человек?» — и с злобным чувством должен был согласиться, что «кажется, честный».

«От этого он и презирает меня! — думалось старику. — Ростовщиком считает! Так не будет же ему ничего после моей смерти. Пусть остается нищим!»

И полковник вычеркнул племянника-доктора из духовного завещания, о чем и рассказал родным, чтобы те довели до сведения племянника.

Еще более озлобился он, узнав, что доктор принял это известие совсем равнодушно. Озлобился и в то же время при встречах с ним оказывал ему особенное уважение и держал себя с ним совсем не так, как с другими родственниками.

Нравственное превосходство невольно действовало на мрачного старика.

Однажды отправился полковник на Выборгскую сторону к племяннику посоветоваться о здоровье. Лицо молодого врача приняло серьезное выражение. Он как-то строго-официально оказал: «Потрудитесь раздеться!» — и стал тормошить старика с азартом и добросовестностью юного врача. Полковник послушно стал раздеваться. «Совсем, совсем!» — прибавил племянник. Дядя разделся донага и конфузливо смотрел, как племянник отошел шага два назад, приказал вытянуть руки, окинул серьезным взглядом пухлый торс старика, затем приблизился и стал тыкать пальцем в рыхлое тело. Под давлением пальца белые пятна медленно окрашивались розоватым цветом. Несмотря на полноту, тело, очевидно, было больное.

— Теперь мы постучим!

И племянник стал постукивать молоточком, не оставляя ни одного местечка на груди и на спине нетронутым. Наконец молоточек спрятан. Вдавив косматую свою голову в заплывшую жиром грудь полковника, племянник слушал, слушал так долго, что у старика закружилась голова..

— Устали, дядя?

— Устал!

— Сейчас отдохнете, а пока считайте: раз, два, раз, два!

Полковник покорно считал «раз, два, раз, два», а племянник, казалось, хотел съесть