Книга Контрольный выстрел - Николай Федорович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нарушив тишину, вжикнул наконец замок на «лифчике» лейтенанта. Отметив нервный успех новичка, подмигнул ему первый ротный. Ему можно, ему точные науки побоку, он знаток русского языка. В свое время, ворвавшись при штурме Грозного в дом на окраине города, вывел по фасаду надпись: «Меняю девятиэтажный дом в Грозном на двухкомнатную квартиру во Пскове». А тут хоть особняк в центре Москвы меняй на окопчик средь горного склона. Разница лишь в том, что особняка нет, а склон – вот он, уже под ногами. А боевой приказ в руках у комбата. Нету пути назад…
И хотя были офицеры почти все в орденах и медалях, за подмогой все же оглянулись на неровную шеренгу девочек. Выставленные словно напоказ, без солдатского хоровода вокруг себя, они вдруг сделались беззащитными и жалкими. И даже Любашка, этот несмышленыш, глупыш, лисеныш, уже не рада была, что вылезла вперед, приняла на себя все мужские взоры. А из одежонки-то – лишь бархатная пыль. И целоваться уже явно не хочется. И комбат недовольно поджимает губы: угораздило же ей иметь такое же имя, как и у его невесты. Сравнивай теперь, думай невольно, как оградить, спасти…
Крякнул Ушастик, потеребил ухо оставшимся карандашом. Сколько раз его батальон под женской защитой ходил в атаки! Если уж быть откровенным, это их заслуга, что десантники сейчас стоят пусть и через одного отмеченные пулями, но – живые. Именно за девушками, как за щитом, врывались его бойцы в бандитские лагеря, форсировали реки и штурмовали высоты. Конечно, взрывались, горели, калечились батальонные Тани, Светы, Вали, Кати, именно в них впивались в первую очередь разрывные пули. Но, когда уже виделась врагу победа, вставала вдруг стеной из-за любимых женщин десантура, кроваво хрипела «ура» и водружала свои знамена на горных вершинах. А девочек… покалеченных девочек списывали в утиль. Ничего не попишешь – война. Просто ждали, когда пригонят новых, благо хватало пока у России этого пушечного мяса…
Воткнул комбат карандаш в центральный синий выступ, поднял взгляд на первого ротного. Тот склонился к самой карте, словно пытался рассмотреть на ней окопы, доты, минные поля. Хотя ясно, что все это узнается лишь на месте, на собственной шкуре. А Ушастик все тыкал в новые и новые места, и офицеры, повторяя движение первого ротного, склонялись над клочком-оборвышем с коричневыми и зелеными разводами. И лишь когда затупилось острие грифеля, когда перенеслась по кусочкам общая картинка боя на ротные и взводные карты, когда, встав на цыпочки, заглянуло через стриженые затылки офицеров на секретную схему солнце, сложил гармошкой карту комбат. Стал пить воду из фляжки. И вновь расстегнулся «лифчик» у лейтенантика, которому выпадало быть в резерве. Худшее из возможного. В резерве можно и отсидеться, но резервом затыкают и бреши, бросая в самое пекло…
Не дал застегнуться лейтенанту второй раз грозный рык Ушастика:
– И бабье убрать с боевых машин! Завели моду!
Ушел, выливая из фляжки остатки воды себе на голову, растирая капли под бронежилетом, – немело зажатое стальными пластинками сердце, просило воли. Хотя должно уже было знать, что в одиночку, без «бронника» гулять ему по войне опасно…
– А может, как-то обойдется?
Солдатики, вернувшиеся из укрытий к пыльным, чумазым красавицам, попытались взять в союзники взводных офицеров и уже вместе с ними воспротивиться указанию комбата. Они не видели карт и надеялись, что все обойдется: мало ли бегали на эти войнушки, иногда весь день только тем и занимались, что игрались с боевиками в детское «Сопка наша – сопка ваша». Авось не отвернется удача и сейчас, и не надо будет расставаться с любимыми именами. Ведь сильнее всего женщин любят, когда их нет рядом. А война – идеальное место для любви…
– Мы их масксетью прикроем…
Но не предали комбата, опрокинули навзничь солдатские уловки офицеры, словно сами никогда никого не любили:
– Выполнять приказ!
Не любили!
И, выкраивая время между загрузкой боеприпасов, укладкой дополнительных магазинов в «лифчики», – пусть простят женщины, но разгрузочные жилеты с множеством карманов для всякой мелкой ерунды, нужной в бою, со времен Афгана в армии называют «лифчиками», – готовясь к бою, терли осколками кирпича свои острогрудые боевые машины солдаты. «Убирали бабье», распускали «гарем» – стирали с брони женские имена, некогда любовно выведенные на башнях и, словно иконки, украшенные цветастыми окладами. Крошился красный кирпич, перетирая белую краску на зеленой броне. Исчезали Раи, Веры, Нади – кто жена, кто невеста, кто просто обещал отвечать на письма.
Дольше всех сопротивлялась Люба, Любовь – ее надпись не успела ни выгореть, ни заветриться, потому что только вчера ее самолично вывел на новенькой броне жадный до первого своего боя лейтенантик. Но кирпич, взятый с развалин местной школы, знал свое дело, и обереги, символы, образы, имена все же постепенно уменьшались, исчезали с брони. Так художники ластиком стирают ненужные детали в своих набросках. Только разве могли они быть лишними – те, кто любил и кого любили, кто истово ждал и к кому всей душой стремились!
Но в глубине души все же соглашались со своим комбатом солдаты: а ведь и впрямь нельзя подставлять под гранатометы, мины, разрывные и трассирующие, – вообще никакие пули, – женские имена. Сами – ладно, уж как-нибудь, как повезет, с Божьей помощью и родным АКМС, который «Автомат Калашникова модернизированный складывающийся».
…И вел на закате в атаку на горный укрепрайон свои острогрудые, ребристые боевые машины теперь уже с Петями, Колями, Иванами, с русскими парнями Герой России, майор с обгоревшими ушами и со срезанным безымянным пальцем, на которое теперь уже никогда не наденется обручальное кольцо. Плясали под огнем «Вера» и «Надежда», прикрывая друг дружку. Вертелась на одном месте с перебитой гусеницей «Зоя», не прекращая огня. Отстреливалась до последнего, даже не ведая набитым железом, боеприпасами и электроникой нутром, что ее имя означает «жизнь». Казалось, стерли солдаты имена любимых, попытавшись оградить их от беды. Но незримо, явью проступали они над полем боя, над булавочным уколом, вместившим в себя выжженную огнем стометровку, которую возвращали солдаты для России…
И держали, берегли до последнего в батальонном резерве БМД с бортовым номером 18. То ли просто потому, что спасал комбат молоденькую, «восемнадцатилетнюю», неопытную, только что прибывшую на войну «Любовь», то ли все же думал
