Книга Контрольный выстрел - Николай Федорович Иванов

более ни в коем разе не обязанное всплывать в памяти именно на войне, вдруг словно считалось с последнего ее письма: «Кадри». Из эстонок только она стреляла так, чтобы стать снайпером. Но против своих? Впрочем, чеченцы тоже вроде свои…

Она?

Вернувшийся разведчик еще раз поскрежетал зубами возле него, потом поманил из «бэтра» фигуристую блондинку. Они скосили друг на друга глаза, одинаково сожалея о присутствии конкурента.

– Значит, так, господа журналисты. Снайперша…

Это еще ни о чем не говорит!

– Из Эстонии…

Конечно, нет. Просто не может быть, потому что не может быть никогда!

– Вашего возраста…

Ну и что? В Эстонии жило более миллиона человек, а из них половина мужчин плюс старики, дети…

– Охотились за ней полгода. О ее виде просьба ничего не писать, а тем более не фотографировать: ребята патронов не жалели, но их понять можно – на прикладе двадцать одна зарубка. Прошу.

Словно к обеденному столу, пригласил жестом к расступившимся спецназовцам. Сейчас он увидит… Кого? Все же ее? Какой?

– Прошу, – повторил полковник для него лично, потому что «протеже», ломая ножки на каблучках, уже спешила к сенсации.

А он не трогался с места. Боялся увидеть растерзанную, изуродованную пулями Кадри. Судьба не имела права готовить им такую встречу, поэтому там, у валуна, не она. Но даже если есть сотая, тысячная доля такой возможности…

– Вы идете или нет? – терзал разведчик.

Он не знает. Ноги не идут. Душа противится. Глаза не желают видеть. Сердце не готово знать.

Махнул рукой друг-начмед – иди же!

Сделал несколько шагов. К Кадри, своей Кадри…

Или все же не к ней?

Остановился.

Да. Лучше не знать. Ему не надо идти туда, где, возможно, расстреляна в упор омоновцами его первая любовь. Девочка, у которой однажды распахнулся халатик. А тем более он не имеет права делать из этого сенсации. И сколько раз в своей репортерской работе он не обращал на подобное никакого внимания! Гнал строку. Делал «контрольный выстрел». 100 рублей за абзац…

…Я уволил его из агентства в тот же день, перечитав шквал сообщений о прибалтийском снайпере на сайтах наших конкурентов. Мне не нужен был толстый и ленивый корреспондент на острие событий – несмотря на то что ему надо было что-то там где-то достраивать.

Я не пожелал встречаться с ним по возвращении с войны, потому что отвечал в своем агентстве за оперативность и достоверность информации и не имел права выслушивать оправдания своих подчиненных.

Однако к вечеру зашел к нашей лучшей стенографистке, вдруг написавшей заявление об уходе. Путаясь пальцами в кавказской вязаной шали, она попыталась рассказать о девочке Кадри и о том, что Москва лежит под ногами только в молодости и на Останкинской телебашне, а не когда смотрит наши новости, с этой самой телевизионной наркотической иглы распространяемые. И отказалась забирать заявление обратно.

Я ничего не стал менять в предыдущем приказе – просто издал новый. О назначении только что уволенного, самого толстого и неповоротливого репортера на должность начальника отдела. Морали и права. Именно там дольше всего оставалось вакантное место, на которое я никак не мог найти руководителя: очень боялся ошибиться в чем-то главном, коренном, основополагающем в журналистике…

Вера. Надежда. Война

Их подогнали к лагерю на рассвете, по холодку, упрятав от лишних глаз за палатки. И выстроили не по ранжиру, не по номерам или списочному составу, а скопом, лишь бы вместились на косогоре.

Лишь одна, Любаша из новеньких, оказалась явно без царя в голове и выбилась из общей массы остренькой грудью, уже залапанной пыльными солдатскими пальцами, – я здесь, куда бежать, с кем целоваться?

Нацелуешься. Ох, намилуешься еще, дуреха…

Гарантию давал Ушастик, идущий к солдатскому гарему с фляжкой в руках. Улыбается батальон: у командира не только обгоревшие на солнце уши, но за ними он постоянно носит и два карандаша, которые нужны ему для работы с картой. Нужны-то нужны, но если смотреть со стороны, то ни дать ни взять – рожки выросли. Майору плевать на приметы, потому что еще не женат, а значит, не обманут. Да и надо ли обманываться? Вон, батальонные девочки все как на подбор, даже еще неклятая-немятая Любаня в ожидании команды только что не пританцовывает на бугорке: вперед и с песней?

Будет ей и песня!

Глянул из-под выцветших бровей на остальных женщин. За время службы каждую изучил как свои пять пальцев. Пардон, три: мизинец и безымянный на правой руке комбату срезало осколком еще зимой, остались где-то в горах внутри упавшей варежки. Вот будет загадка для археологов через пару сотен лет, если найдут пропажу!..

Тряхнул головой майор, теряя из-за левого уха один «рожок», вернулся в реальность, к своему гарему. Проверенные в боях и походах девочки, в отличие от Любы, вперед батьки в пекло не лезли. Маша отступила за Раю, Надя сиамским близнецом стоит впритирочку с Верой, а Зоя – та вообще откровенно спряталась за молоденького лейтенантика, в первый же день пребывания на войне потерявшего собственный «лифчик». Кто-то сунул ему замену, и взводный под усмешки солдат торопливо пытался застегнуть его до того, как станет в строй. Вот лейтенант точно дурак, похлеще Любани, потому что всеобщий бардак войны – это прекрасная возможность улучшить личное материальное положение, а не терять свою амуницию…

– Офицеры, ко мне.

Солдат шуганул подальше взглядом из-под бровей, и десантура вмиг исчезла за ребристыми, словно от недокорма, боками своих красоток. А уж тем отступать было не за кого. Только и оставалось умолять командира взглядами: знаем, что не оставишь в покое, что обречены и подневольны. Но отпустил хотя бы помыться, очистить от пыли глаза, опустить ножки в водичку, окатить из шланга закопченные спины. Неужели самому приятно смотреть на чумазых? Вон у связистов девочки – только что бархоткой не протирают…

Связисты, слов нет, молодцы. В отличие от десантников, им кто-то умный при выборе профессии вовремя подсказал, что нормальные люди из нормально летящего самолета сами не выпрыгивают. Они сидят в капонирах, им любой лоск наводить можно…

И потому не тряпицу-бархотку вытащил из своего «лифчика» Ушастик, а истрепанную в бахрому топографическую карту с боевой обстановкой. С синими уступами и красными стрелами. С цифрами почасового выхода на рубежи. Одного взгляда на эти художества командира стало ясно даже только что прибывшему в батальон лейтенантику: бой ожидается нешуточный, с неизбежными санитарными и безвозвратными потерями. Господи, пронеси!

Но не пронесет ведь, потому что цифры и рубежи расположились практически