Книга Страсти по опере - Любовь Юрьевна Казарновская

не значащим и отсутствующим у Мусоргского «…речью вашей обмануть!».

При этом все же прекрасно понимают, чтÓ именно не может изрядно траченный молью пан, благо эротическая тема, эротический момент в этой сцене композитором значительно усилен! «Не мягка, а жестковата вещь, что мне нужна-то!»[42] — сказал бы в этой ситуации вместе с Мариной Мнишек и Мусоргским замечательный поэт, его старший современник.

Очень жаль, что сегодня польский акт «Бориса Годунова» редко ставится целиком, в таком виде, как это задумывал Мусоргский, — с вступительным хором девушек, арией Марины, сценой Марины и Рангони и дуэтом Рангони и Самозванца. В редакции Римского-Корсакова от двух полновесных картин обычно оставляют только урезанную сцену у фонтана, как это было, например, в «музейном» спектакле образца 1948 года в Большом театре. Марина и Самозванец — всё!

А между тем рядом с Мариной не только Самозванец, но и граф Клаудио Рангони, папский нунций, — именно он представлял польскому королю Самозванца в качестве царевича, наследника русского престола. Поэтому ни один шаг Марины не остается без внимания Рангони и польских иезуитов, которые уверены, что знают, как подсыпать очень острого перца и поймать на крючок этого рыжего мальчика с двумя бородавками.

Отслеживается всё! Собственно, судьба конкретного самозванца, кем бы он ни был — то ли Гришкой Отрепьевый, то ли подлинным Димитрием, — мало волнует их. Когда речь идёт о политике, в данном случае о расширении с помощью подставных фигур католической, иезуитской, как сейчас принято говорить, канонической территории — и особенно когда речь идёт о необъятной Московской Руси! — никаким сантиментам нет места. Историческая Марина это отлично помнила, особенно когда послушно «не сумела» отличить первого самозванца от Тушинского вора…

Эти соображения, правда, совсем не мешают Рангони просто захлёбываться слюнями, когда он самым мерзким образом, в узенькую щёлочку и из-за кустов подглядывает за Мариной. Он видит подробности её туалета, видит, как она надевает себя все эти драгоценности, подвески, диадемы и «алмазный мой венец»…

Он видит и понимает, какая это женщина, даже можно сказать — баба, которая не остановится ни перед чем. Это чем-то похоже на Саломею, которая, правда, не надевает, а срывает с себя покрывала, чтобы показать Ироду, что она тоже не остановится ни перед чем «и ты сейчас, Ирод, это увидишь». Так и Марина показывает Рангони, что ей абсолютно всё равно, показывает, что сейчас будет ловля на живца. Это действительно танец наоборот!

И моя героиня танцует его, не сбиваясь ни на миг, ни на такт, ни на шаг…

Две светлых повести

Вышло так, что две роли в операх Николая Андреевича Римского-Корсакова — Панночку в «Майской ночи» и Февронию в «Сказании о граде Китеже и деве Февронии» я исполнила в течение одного года, хотя на часах жизни автора их разделили почти сорок лет. У них немало общего. Панночка — добрая, страдающая и чистая душа, и Феврония — тоже. Разница между ними в том, что Панночка за свои страдания хочет отомстить, а Феврония — нет. Феврония — это воплощённый Свет и при этом — неодолимая духовная силища.

Русалочка из Диканьки

…Панночка была моя всего лишь третья роль в театре Станиславского и Немировича-Данченко — после Татьяны и Иоланты. Я пела их в оперной студии и очень быстро ввелась в спектакли.

А «Майская ночь» была новым спектаклем, более того — первым спектаклем, который поставил новый главный режиссёр Шароев, пришедший в театр в 1982 году после смерти Льва Дмитриевича Михайлова.

Понятно, что новому режиссёру хотелось начать с чего-то очень яркого, и «Майская ночь» оказалась очень удачным выбором. Он верно говорил, что Римский-Корсаков великолепно передал колорит «Вечеров на хуторе близ Диканьки»[43] — этого русско-украинского эпоса Гоголя с его прекрасным русским словом с украинскими искрами, переливами и оттенками. Вдобавок «Майская ночь» очень давно не шла в Москве… Короче, это был тот довольно редкий случай, когда желания постановщика и исполнителей полностью совпали.

Храм в селе Диканька, который расписывал кузнец Вакула

Спектакль получился очень ярким, очень колоритным и очень молодым — Виталий Таращенко, Валентина Щербинина, Владимир Маторин. Его стилистике, его атмосфере полностью соответствовало прозрачное и очень красивое оркестровое звучание под управлением Владимира Кожухаря. Панночку пели Лидия Черных и я, но совершенно по-разному. Шароев настаивал, что Панночка — не этакая замученно-придушенная с подачи своей злобной мачехи бактерия, а светлая и сильная натура.

Я очень любила эту роль, её вокальную линию. Она совсем не утомляла голос — по сравнению с требующими известного вокального опыта Татьяной, Иолантой и особенно Мими, которую я тогда учила. А Панночка участвует только в одной картине! Плюс романтический сюжет, изумительной красоты костюм… Я сама обожала Гоголя и особенно увлекалась «Страшной местью», которая во многом перекликается с «Майской ночью».

И музыкальные красоты «Майской ночи» вполне под стать языковым шедеврам повести Гоголя. Премьера «Майской ночи», второй оперы Римского-Корсакова, состоялась в 1880-м. Ему всего-то 36 лет, он в расцвете своего композиторского и педагогического дарования.

Вместе с композицией он преподаёт оркестровку и инструментовку, и своей невероятной изобразительностью, которая сохранится и в «Садко», и в «Царской невесте», и особенно в «Сказании о невидимом граде Китеже», он как бы призывает настоящих и будущих учеников: «Делай, как я!» Лично мне оркестровые редакции «Бориса Годунова» и «Хованщины», сделанные Римским-Корсаковым, нравятся гораздо больше, чем все остальные — что бы там ни толковали учёные-музыковеды.

В партитуре «Майской ночи» можно расслышать всё: и шорох кустов, и пение ночных птиц, и плеск воды — особенно в сцене «Я буду вороном», когда Левко с Панночкой начинают искать среди русалок злую мачеху. Помните? Левко обнаруживает ведьму, и в благодарность Панночка вручает ему некую бумагу. С ней он и просыпается, не очень даже разумея, сон это или явь. А там — его счастье с Ганной, подписанное комиссаром и отставным поручиком Козьмою Деркач-Дришпантовским…

Иван Крамской. Русалочка

Я получала очень большое удовольствие от этой роли, которая стала ступенью к более масштабным ролям, которые потом исполняла в театре имени Станиславского и Немировича-Данченко. Светлый, полётный звук, который я нашла в этой роли, очень пригодился мне и в «Иоланте», и в «Богеме».

«Панночка бедная, я пред тобой…» Её ариозо невелико, но полно драматических интонаций, в нём есть некая фатальность и в этом её образ в чём-то перекликается с Жизелью…