Книга «Если ты пойдешь со мною…». Документальная повесть - Рут Баки-Колодный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Что значит по опыту? — спросила Маня. — То, что ты акушерка, принимаешь роды, ухаживаешь за беременными, а в прошлом помогала рожать незамужним, еще не называется опытом. Опыт — это сугубо личное переживание, а не чужие истории. Утверждение „опыт — лучший учитель“ относится только к тем, кто испытал что-либо на своей шкуре».
«Верно. Вот я и хотела рассказать тебе о себе».
От закопченной печурки исходило скудное тепло. Женщины сидели возле нее, вглядываясь в желтоватое трепещущее пламя, и думали каждая о своем.
«В юности я сделала аборт, и это разбило мне жизнь». Маня широко раскрыла голубые удивленные глаза. «Ты до сих пор ничего мне не рассказывала. Значит, либо ты обманываешь меня, чтобы отговорить от аборта, либо у тебя были очень серьезные причины молчать».
И тут вдруг Ольга рассказала Мане все. Она сделала аборт еще в Петербурге, когда училась на курсах акушерок. Они с Федоровым очень любили друг друга. Однако, обнаружив, что беременна, она растерялась, не могла сосредоточиться на учебе, не смела строить планы на будущее, не верила в возможность совместной жизни с неевреем, вдали от семьи.
«Это была роковая ошибка, Маня, поверь мне. Существование бездетной женщины нельзя назвать жизнью».
«Но у меня-то есть сын, и он сейчас в Палестине. Я и одному ребенку не смогла стать хорошей матерью, так зачем рожать еще? И почему ты не рассказала раньше о том, что сделала аборт в Петербурге? Зачем было скрывать до сих пор? В абортах нет ничего постыдного. Русские революционерки часто их делают. У них есть чувство ответственности, они знают, что их борьба куда более важное дело, чем деторождение. Если ты избавилась от плода, значит, у тебя были на то веские причины!»
«Какое это имеет значение? Конечно, тогда я была уверена, что поступаю правильно, но в молодости человек совершает много ошибок. Пылкая неразумная юность отличается от рассудительной холодной старости».
«Поэтому ты отговариваешь меня от аборта? Ты хочешь, чтобы ребенок замерз насмерть в этом ледяном турецком городе?»
«Я просто хочу сказать, что не помогу тебе избавиться от ребенка. Ни за что! Жизнь сильнее, чем решение глупой русской или еврейской революционерки, какой я была в Петербурге».
«Ты не была революционеркой. Ты просто дружила с русскими мыслителями и писателями! Вся твоя семья совершила алию в Палестину, даже младшая сестра Фанни и старые родители. А ты завела роман с петербургским гоем. Так перестань читать мне мораль!»
Слова Мани поразили Ольгу. Впервые младшая подруга так резко воспротивилась ее мнению. Никто еще не говорил ей таких обидных слов. Сначала она потеряла дар речи. Потом губы у нее задрожали и из груди вырвалось рыдание.
«Эта ошибка разрушила мою жизнь», — повторила она, немного успокоившись и вновь обретя способность формулировать мысли.
«Почему? Ты бы хотела остаться в России? Вспомни то жуткое время, когда я думала только о самоубийстве и даже брата не могла видеть. Тогда ты убеждала меня, что алия в Палестину — самое важное событие в моей жизни. Что же, для тебя оно не так важно?»
Подумав, Ольга рассказала Мане подробнее о своей беременности. Сначала она пыталась убедить себя, что, возможно, месячные просто задерживаются из-за волнений, связанных с учебой и другими переживаниями. Вскоре, однако, она поняла, что нельзя долго заниматься самообманом. Ольга сделала аборт, хотя прекрасно знала, что он часто приводит к бесплодию. Почему-то ей казалось, что с ней этого не случится.
«Он знает? Он знал?»
Ольга что-то пробормотала в ответ, но Маня не разобрала ее слов.
«Женщина не имеет права уродовать свое тело, — сказала Ольга медленно и печально. — Это преступление против природы. Природа сильнее всего на свете, и она мстительна. Именно потому, что моя семья совершила алию, я и сделала аборт. Ведь я знала, что тоже уеду. Я дважды принесла в жертву самое дорогое — сначала любовь, а потом плод любви. Не совершай непоправимого! Нельзя грешить против Бога! Наша ссылка кончится, проклятая война тоже, но если ты повредишь свое тело, то никогда — никогда! — больше не сможешь родить, даже если будешь желать этого всем своим существом!»
Маня вдруг почувствовала себя старшей сестрой своей подруги, обычно такой напористой, решительной и уверенной в избранном пути. Она поняла, что должна ободрить Ольгу.
«Но ты наполнила свою жизнь новым смыслом. Без тебя Иеѓошуа не смог бы перенести всех трудностей, и еврейский ишув развалился бы».
«Верно, Манечка. Мои жертвы были не напрасны. Две тысячи лет провел наш народ в изгнании. Теперь он возвращается на свою землю. Обрати внимание, земля на иврите называется адама, человек — адам, а кровь — дам. Для меня эти три слова как Святая Троица для христиан. Кровь — это душа. Нельзя больше проливать кровь, Манечка, понимаешь? Поэтому я не помогу тебе. Несмотря на холод, трудности, войну и ссылку. Это ведь — результат человеческой деятельности, а все, что напортили люди, можно исправить. Все, кроме одного — убийства человека».
Маня не ответила. После долгого молчания она сказала, что надо пойти на рынок за овощами и сварить обед.
«Не увиливай, — не сдавалась Ольга. — Почему ты хочешь замять разговор? И еще знай — я обещаю тебе помочь справиться с трудностями материнства, которых ты так боишься. Я заменю бабушку твоему ребенку».
Громкий стук в дверь прервал их разговор. Маня поспешила на кухню, а Ольга пошла встречать гостя, увидев которого обомлела. Перед ней стоял сын Фанни Авшалом — неряшливо одетый, бородатый, в странной меховой шапке на голове — и весело улыбался.
«Привет, тетя Ольга». Он прижал ее к себе, щекоча густой черной бородой.
Ольга не верила своим глазам. По обрывочным слухам она знала, что Авшалом арестован турками в Эль Арише, а потом отпущен, но его деятельность была окутана тайной.
«Тетя Ольга, я голоден и устал. Добраться к вам очень трудно. Как здорово, что наконец я здесь!»
Ольга горячо обняла
