Книга Великие пары. Истории любви-нелюбви в литературе - Дмитрий Львович Быков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Насколько трудно они жили, притираясь и привыкая друг к другу – даже при изначальном полном взаимопонимании, – можно судить по шварцевской пьесе “Повесть о молодых супругах”, которую ставят меньше – очень она трудная. Отчасти это нормальная реалистическая пьеса, но без Куклы и Мишки, которые периодически влезают со своими комментариями. И вся история этого брака отчасти сказочна, и всё, что Маруся говорит про их с Сережей историю, довольно точно: никаких ссор из-за денег, вещей, жилья у них не было. (Были трудности, но не в них суть; были трагедии – в 1930-м Катерина Ивановна забеременела, вопреки предсказанию врачей, но потеряла ребенка.) Сам Шварц это время вспоминал так: “Я не сделал бы и шага, чтобы выгадать или завоевать. Не по благородству, а из честолюбия. И самолюбия. Из страха боли. И писал немного. Потому что жил. <…> Все имело смысл…”
Как Шварц сходил с ума во время ее болезни летом тридцатого, ясно из писем: “Котик мой! Когда я увидел в последний раз, в воскресенье, какой ты лежишь больной, отчаявшийся, обезумевший, одинокий, – на меня ужас напал. Как бы я тебе ни сочувствовал, как бы я за тебя ни мучился, – легче тебе не будет, вот в чем ужас. Я тебя очень люблю, родной мой, я никуда тебя больше не отпущу. Будь всегда со мной, Кисыч родной. Жизнь ни на что не похожа стала. Я из колеи выбился, что никаких сил нет. Если ты бы знала, какая без тебя пустота. Я за это время, что мы вместе, совсем разучился говорить и жить с людьми, которые приблизительно подходят. Ты до такой степени со мной, что все остальные раздражают, мешают, кажутся нелюдьми”.
И ему действительно ничего и никого не было нужно, когда она с ним. А вот всегда ли это взаимно – он никогда не понимал вполне, не верил до конца, и это совершенно в его духе. Писал же он, что и слава нужна ему “не для того, чтобы почувствовать себя выше других, а чтобы почувствовать себя равным другим”.
Подробности их жизни – тоже, к сожалению, немногие – есть в очень хорошей книжке Евгения Биневича “Евгений Шварц. Хроника жизни”. Но к какому типу эта жизнь принадлежала, ясно и так. Маруся – и Катерина Ивановна – из тех женщин, которым всегда должно быть интересно. Их не занимают собственные правота и главенство, они вообще не заинтересованы в том, чтобы быть домашними тиранами (и Маленькая разбойница совсем не хочет быть атаманшей – плавали, знаем, эта работа делается у нее на глазах). В этом их главное преимущество, потому что Гаянэ, например, всегда настаивала на своем, а Кате это было совершенно не нужно. Им надо просто, чтобы все время что-то происходило, и не ужасное, не унизительное, а увлекательное. В этом смысле Сказочник – идеальный и даже единственно возможный муж для такой женщины. И Шварц старался, и во всех перипетиях она была с ним: чувство страха ей, кажется, было генетически не присуще, в принципе неведомо. Она лазила с ним на крыши тушить зажигалки. Она умудрялась шутить во время первой волны террора, поддерживая его. И только жуткой зимой 1952 года – когда люди буквально сходили с ума, не выдерживая, по слову Ахматовой, второго тура, – в их маленьком синем домике в Комарове, где они проводили большую часть года, стало неуютно, оба начали срываться. Об этом неохотно вспоминает Леонид Пантелеев, соавтор легендарной “Республики ШКИД”, которую Шварц, кстати, редактировал в “Детгизе”. Но он оговаривается: “А между тем он был вспыльчив, и очень вспыльчив. Впервые я узнал об этом, кажется, осенью или в начале зимы 1952 года, когда нервы у него (да и не только у него) были натянуты туже, чем позволяет природа”.
Много чего тогда было страшней, чем позволяет природа. А Катя сохраняла великолепное легкомыслие, она ведь “ничего не боялась”, и язычок у нее был злой, вспоминает тот же Пантелеев. Иногда сплетничать и ругаться лучше, чем бояться. Вообще, быть женщиной, со всеми женскими привычками, страстями и страстишками, лучше, чем быть запуганным, вечно трясущимся куском студня, каковыми были тогда очень многие мужчины; а Шварц никогда таким не был – не в последнюю очередь потому, что жил вот с такой женщиной.
В дневниках – а он записывал в дневник и воспоминания, готовясь к большой прозе и называя эти мемуары коротким издевательским “ме”, – есть намек на некий нервный срыв, который случился у него в 1937–1938 годах. Олейников, с которым у него под конец сильно портились отношения – потому что демонизм, которым Олейников защищался от жизни, Шварца раздражал, – спросил, как дела, имея в виду, вероятно, семейную ситуацию; Шварц в ответ сорвался: “Ничем тебя не могу порадовать”. Он служил предметом насмешек (как и Каверин) именно потому, что стал идеальным семьянином. В этой среде принято было говорить о женщинах пренебрежительно, о легких победах говорить с презрением, о женах отзываться как о наседках, и даже Заболоцкий, который жену по-настоящему любил, охотно поддерживал такие разговоры. Олейников тонко и не без удовольствия насмехался над ревностью Шварца, вспыхивавшей по