Книга Город как безумие. Как архитектура влияет на наши эмоции, здоровье, жизнь - Сара Уильямс Голдхаген

Отдельные тела оживляют интерьеры меньшего размаха в великолепных ранних постройках Рема Колхаса – и на вилле даль’Ава в пригороде Парижа, и в Кунстхалле – Роттердамском художественном музее. Жители виллы даль’Ава становятся исполнителями аккуратно обрамленных сцен, напоминающих фильм «Окно во двор»: гуляя вокруг дома и в его окрестностях, мы можем подсмотреть за дочерью через листовое стекло большого окна в ее комнате. В Кунстхалле, рассматривая картины в нижней галерее, мы неожиданно видим над собой через полупрозрачную плоскость, разделяющую расположенные одно над другим пространства галереи, заметно укороченные тела других посетителей. Мы становимся невольными действующими лицами кем-то задуманной сцены самим фактом своего пребывания в таких местах. Полный иронии подход Колхаса к дизайну, волнующий и удивляющий, оказал влияние на множество последующих проектов, в том числе Хай-Лайн (High Line) бюро James Corner Field Operations совместно с Diller Scofidio + Renfro, в котором заброшенная эстакада железной дороги была преобразована в полуторамильный общественный парк, пролегший неровной линией от Вест-Мидтаун, далее через Челси в район Митпэкинг. Хай-Лайн ведет нас вокруг, а иногда и сквозь внутренности старых складских помещений и новых жилых зданий Западного Манхэттена. Увидев мельком реку Гудзон, мы решаем отдохнуть на одной из множества кушеток или присоединиться к другим отдыхающим на одном из похожих на амфитеатр мест для сидения. Это притягательное место, которое превращает наши тела в скульптуры на пьедесталах и составляет небольшие социальные группы, представляя их городским жителям в живописных сценариях. Одушевление сред путем размещения в них тел – людей, – как в проектах Гарнье, Колхаса и Джеймса Корнера с Field Operations, является весомым контраргументом убогим эскалаторам и другим утраченным возможностям, которые портят столь многие здания во всем мире, включая престижные музеи. Пленительные, активные, принимающие во внимание человеческое тело общественные пространства борются с чрезмерной и недостаточной стимуляцией, предлагая интригующие, жизнерадостные места, которые помещают в центр композиции вечно меняющийся состав людей и их передвижения.

Характер: пазл из удачно подобранных метафор

Места, которые интригуют и привлекают нас, которые притягивают нас и отталкивают нас, обладают характером. Хотя понятие характера может показаться расплывчатым, в этом контексте оно означает нечто совершенно определенное. Характер появляется, когда в прямом смысле слова спланированные формы места изоморфны в обстановке действия. Здание обретает характер благодаря дизайну, манипуляции нашими биологически обусловленными, непосредственными реакциями, такими как благосклонное отношение к изогнутым поверхностям и негативное – к поверхностям с резкими гранями, интуитивное понимание поведения объектов в контексте законов гравитации. Место обретает характер также благодаря заложенным в него воплощенным схемам и метафорам, которые выражают или подтверждают объективные функции института или его более широкое социальное значение. Метафоры придают характер, потому что люди воспринимают их, воображая означаемое ими, то есть строя ассоциативный ряд из соответствующих эмоций и действий. Возьмем простой пример: для своей домашней студии архитектор Надир Техрани создал книгодержатели из фанеры, которые напоминали вывернутые книги.

Книгодержатели сами по себе наводят на мысли о книгах на полках и, возможно, также о дереве, из которого делают и полки, и страницы книги. Такие ассоциации добавляют семантической плотности тому, что с точки зрения функции – просто вместилище для ряда книг.

Метафоры добавляют выразительности месту – но только если они удачно подобраны. Если метафора чрезмерно абстрактна, дизайн рискует остаться непонятым. Если метафора излишне буквальна, композиция может быть воспринята прямолинейно, и людям наскучит очень быстро. Здание Сиднейской оперы Йорна Утзона являет собой пример тонкой игры, которую дизайнер ведет для создания эффективной метафоры. Знаменитые сводчатые формы здания оперы рождают ассоциации с полузасыпанными раковинами, выступающими из песчаного пляжа; или с гигантским ископаемым трицератопсом либо другим доисторическим созданием; или поднятыми парусами над палубой стоящего на якоре ялика, ловящего ветер в самой заметной точке городской гавани. Многозначность здания Сиднейской оперы – часть ее мощного воздействия на восприятие. Оно вызывает самые разные ассоциации – с пляжем, водой, ветром, движением, взлетом вверх, – с тем, чем примечателен этот портовый город, и передает впечатления об обстановке действия в здании оперы: слушание музыки – трансформированного ветра.

В современной архитектуре в особенности дизайнеры придают большое значение воплощенным метафорам, которые стали главным средством создания обогащенных, воздействующих на эмоции общественных мест. Олимпийский стадион Херцога и де Мёрона в Пекине напоминает птичье гнездо (так его и называют), вызывая ассоциации с тонкостью, хрупкостью и эфемерностью, свойственными летающим созданиям. Но в огромном масштабе, воспроизведенное в стали, их «Птичье гнездо» становится монументальной ареной публичных зрелищ. 76-этажный облицованный металлом небоскреб на Спрюс-стрит, 8 Фрэнка Гери наводит на мысли о мягком мерцающем занавесе, свисающем с неба посреди башен нью-йоркского финансового района. А Метрополь-Парасоль (Metropol Parasol, «городской зонт») Юргена Х. Майера из металлизированного дерева – биомиметический анклав кессонированных деревьев (или гигантских грибов, как больше нравится севильцам), встроенный в исторический центр Севильи, затеняет площадь Энкарнасьон.

Тщательно продуманные и мастерски воплощенные метафоры нарушают статичность строительных сред – и нашу склонность привыкать к ним – с помощью множества взаимопересекающихся ассоциаций, которые они вызывают. Они зовут к себе снова, навевая со временем новые мысли и свежие эмоциональные ощущения, поскольку различие между тем, к чему отсылают метафоры, – спокойное плавание под парусами на большой яхте, лежание клубочком в уютном гнезде – и тем, чем в действительности являются эти здания – дом оперы, огромный стадион – никогда не исчезает. В воплощенной метафоре всегда будет несовпадение между ее очевидным означаемым – наполненными ветром парусами, птичьим гнездом, обширным навесом древесных ветвей – и физическим наличием – облицованными плиткой бетонными сводами, бессистемным переплетением гигантских бетонных опор, деревянными панелями, свернутыми и объединенными в кессонную конструкцию.

Это несоответствие, неизменно присутствующее, не забудется. Бетонные своды Сиднейской оперы никогда не станут тканью или раковинами, а широкий деревянный навес Метрополь-Парасоль никогда не покроется листьями, и его не срежут, чтобы приготовить вкусное грибное жаркое.

Такие значимые моменты преобразуют здания, – которые норовят отступить на задний план нашего восприятия как места действия, – в события. Они загоняют нас во временные капсулы повышенной осознанности, поскольку наши бессознательные ожидания не оправданы, и мы немедленно выпадаем из привычных ритмов повседневной жизни. Подспудных ожиданий, которые в силу своего присутствия опрокидывает Сиднейская опера, множество: большинство зданий и рукотворных сооружений должны быть прямоугольными; то, что напоминает парусник, должно быть парусником; здания никогда не выглядят и не функционируют как парусники – и вообще, здания не имеют ничего общего с парусниками, поскольку они должны быть надежно закреплены в почве. Однако на сиднейской набережной мы видим именно это: непрямоугольное здание оперы, очертания которого напоминают гигантский парусник.