Книга Лето потерянных писем - Ханна Рейнольдс

– Как определить, входил ли ребенок в эту тысячу? – спросила она. – Как это было организовано? Похоже на независимое собрание людей с похожими историями.

– Не знаю, может, это кодовое обозначение.

Я уже услышала, как она хмурится.

– Но тогда их могло быть больше тысячи, и как бы они это назвали?

– Может, речь идет о каком-то конкретном временном промежутке, или их провезли как-то по-особенному. Я еще не искала информацию, но рабби дала нам почту своей подруги, которая, по ее словам, как раз занимается изучением подобных тем. Такое ведь могло произойти с бабушкой, верно? Родители могли отправить бабушку из страны для ее же безопасности, верно?

– Верно.

Я минутку послушала цикад.

– Эй, мам?

– Да?

– Почему ты никогда не говоришь о бабушке?

– Я говорю.

– Нет, но как… о том, какой она была матерью.

Мама замолчала надолго.

– Не знаю. Думаю, это было несколько… тяжело. Не весело.

– Как считаешь, почему так произошло?

– Думаю, ей было не до американских норм воспитания. Я ее не виню. И у нее ведь не было примера.

Кроме матери Эдварда.

– Как думаешь, почему бабушка не пыталась больше узнать о своих родителях? Да, она знала, что они погибли в Освенциме, но почему она никогда их не упоминала или не пыталась узнать, остались ли у нее в живых какие-нибудь родственники?

– Наверное, ей было тяжело об этом думать. Слишком печальная тема.

– Ты когда-нибудь разговаривала с ней об этом?

– Да. – в голосе мамы послышалась беспомощность. – Но не получилось.

– Жаль.

– Мне тоже.

– А дедушка? Он рассказывал?

– Иногда. Он не говорил о войне, если его не спрашивали, но иногда упоминал какую-нибудь косвенно связанную с ней историю, но это почти всегда было неожиданно. – Мама почти рассмеялась. – Однажды я сказала папе, что ненавижу брюкву, и он ответил, что тоже ее ненавидит, потому что в последние два года войны немцы забрали всю картошку, и у них осталась только брюква.

– Погоди, они забрали картошку и оставили брюкву? Зачем? Брюква ведь намного полезнее картошки.

Она фыркнула.

– Наверное, у них вкус был лучше.

– Хм, у немцев отвратительные вкусовые предпочтения.

Мама засмеялась.

– Я соскучилась по тебе.

Я стиснула в руке телефон, преисполненная внезапным приливом любви к ней, к папе и к тому, как всегда они меня поддерживали и никогда, вообще ни разу не показывали своего разочарования или отчуждения.

– Я тоже соскучилась. Ты прекрасная мама.

– Правда? – удивленно переспросила мама. – Спасибо.

– Люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю.

«Кого бы ты выбрала? – нравилось спрашивать маме. – Маму Нико или меня? Маму Хейли или меня?»

И хотя я бы каждый раз выбирала маму, независимо от моих истинных чувств, я говорила «тебя» не только из почтения к родителям. Я отвечала «тебя», потому что это было искренне. Потому что я всегда выберу ее. Из всех людей в этом мире я выберу свою маму.

Глава 16

25 июля

Уважаемая доктор Вайс!

Меня зовут Эбигейл Шенберг, и адрес Вашей почты мне дала раввин Лиа Абрамс. Я ищу информацию о своей покойной бабушке, которая приехала в Америку в 1939 году. Ее звали Рут Голдман, и она родилась в Германии в 1934 году. Нам известно, что ее родители погибли в Освенциме (вот запись из базы данных Мемориального музея Холокоста), но место рождения и проживания не указаны.

Раввин Адамс предположила, что моя бабушка могла участвовать в американском Киндертранспорте, и подумала, что Вы могли бы подать идеи относительно расследования, которое я провожу, надеясь узнать ее историю. Меня особенно интересует, откуда она родом и были ли у нее еще родственники. Если у Вас найдется время, чтобы дать мне подсказки, я была бы очень признательна!

С огромной благодарностью, Эбигейл Шенберг.

На следующий день мы с Джейн и еще несколькими ребятами отправились осматривать Хедвен-Хаус. В 1846 году этот дом в стиле греческого возрождения построил китобойный купец.

Мы пошли туда, потому что Джейн продемонстрировала ярый интерес, когда Пранав начал рассказывать про этот дом, и вот теперь мы торчим здесь. Мы – это я, Джейн, Стелла, Лекси и остальные (Сидни, нынешняя девушка Пранава, не пошла). Мы бродили по комнатам, рассматривали картины, керамические изделия и миниатюры кораблей. Иногда меня прямо затягивало – я обожала миниатюры кораблей! И было классно узнать о полностью черной китобойной команде во время расцвета этого промысла на Нантакете.

Как на грех, в голове крутились и другие мысли.

Например, о бабушке.

И об ожерелье.

И что, черт возьми, мне поделать с этим отвратительным, ужасным, бесполезным увлечением Ноем Барбанелом.

Я понимала различие между банальной симпатией и погружением в любовь. Последнее меня не интересовало. Моя влюбленность в Мэтта была легкой и постепенной: он пригласил меня на свидание, потом мы поцеловались, и я подумала: этот парень мне нравится. Я никогда не любила его безрассудно, никогда не была им одержима. И все же расставание чуть меня не сгубило.

Представляете, как ужасно расставаться с тем, от кого ты без ума, если ваши чувства к этому человеку заслоняют весь окружающий мир? Опасно позволять другим влиять на ваши чувства. Они могут так вас закружить, что порой, раскрутившись слишком сильно, оказываешься там, куда не стоило соваться.

В следующем году Ной уезжает в колледж, не говоря уже о запутанной истории между нашими бабушкой и дедушкой. Его не просто связывают условия – он связан ими крепче, чем клубок ниток спутан котенком. Я не дура. Я не стану влюбляться в него, потому что у нас все равно ничего не выйдет, и в конечном итоге я расшибусь вдребезги на каменистом грунте неудачной метафоры.

– Этому пора положить конец, – сказала Джейн, с вожделением глядя на задницу Пранава.

– Согласна! – горячо согласилась я. – А как же Мейсон? Напиши ему. Сходите на свидание.

Она скорчила мину.

– У нас переписка просто ни о чем.

– Может, в жизни он интереснее.

– Тогда почему не поговорил со мной на концерте?

– Может быть, он просто стеснительный! Дай ему еще один шанс. Напросись на мороженое. Тогда хотя бы, если свидание провалится, ты получишь мороженое. – Намного проще советовать рисковать, чем сделать это самой.

К нам подошел Пранав.