Книга Цветок цикория. Книга 1. Облачный бык - Оксана Демченко

Единственный взрослый Ин Тарри настоящего времени очнулся ото сна, сразу улыбнулся и лишь затем открыл глаза.

Портьеры заслоняли окна почти целиком. Лишь узкая полоса предрассветья тянулась через комнату, достигала стены и высветляла малую ее часть. Создавала волшебство: эскиз в простой рамке парил в серебристой мгле. Не зря это место для картин – особенное – звалось рассветным. Микаэле всегда тщательно подбирал то, что желал увидеть, пробуждаясь, вступая в новый день. Конечно, об «особом месте» знали вне имения, в большом мире. Смена картин порождала разные домыслы, обычно далекие от истины. Так, три года назад мелькнул слух, что в спальне князя вывешена «Молитва» кисти Рейнуа, и сразу – «Ин Тарри при смерти», – заголосили по улицам разносчики газет… и биржа рухнула.

Эскизу, который вчера занял рассветное место, его автор не дал названия. Настолько спешил отправить карандашный набросок из Иньесы? Пакет имел личную печать маркиза Ин Лэй и сопровождался обычным благодарственным письмом художника к покровителю. За время учебы в академии искусств почерк Василия приобрел твёрдость и стиль. Князь отметил это, рассматривая карандашную надпись, сделанную на обороте эскиза блеклым: «В толпе одни незнакомцы смотрят сквозь других: взгляды пересекаются, но не встречаются. Исключения крайне редки, особенно в сумерках. Он искал встречный взгляд, он помнит о сыне, хотя и». Дальше – ни точек-запятых, ни слов, ни следов их удаления.

Прочтя текст и убедившись, что запись сделана рукой Василия, князь сразу выбрал место для эскиза. И сейчас, поутру, смотрел в путаницу карандашных линий, не желая отпускать сон.

– Доброе утро, папа, – тихо выговорил Микаэле. – Не помню, чтобы звал тебя так, когда было возможно получить отклик. Хоть бы раз не «отец» и «Вы», хоть раз!

В спальне снова стало тихо. Ненадолго: где-то поблизости от этой комнаты утренний секретарь уже готовил чай, укладывал на поднос подборку сведений. Он явится – взгляд на часы – через семь минут. Времени довольно, чтобы прокрутить в памяти сон и понадеяться без причин и доказательств: в иные ночи придут новые сны, такие же теплые, яркие… и снова по самой их кромке летним ветерком скользнет причастность: будто сон оживляет воспоминания не для тебя одного.

Да, маленький художник создал сокровище. Бесценное, и пока неоцененное: вчера оба хранителя трежальской коллекции картин промолчали, изучая эскиз. Во взглядах читалось недоумение. Такую-то мазню – на рассветное место? Линии пьяно пляшут, композиция отсутствует, смысла ни на ноготь! Едва посильно угадать в наслоении штриховки оконную раму или её отражение; вовсе уж невнятен намек на вторичное отражение. «Карандаш он точил, что ли?», – буркнул старший из хранителей. В пять коротких слов он вместил весь свой бунт против хозяина. И, стоит ли сомневаться, о новой картине в спальне князя уже знают содержатели крупнейших аукционных домов и галерей. Значит, загадка грядущей цены работ Василия, чью фамилию еще не успели выведать, уже создала головную боль торгашам мира искусств… Ценность и суть взгляда Василия на мир, его художественная техника – все это пока вне рассмотрения и еще долго останется незамеченным. Наверняка, – Микаэле повел бровью, перебирая имена настоящих ценителей – стоит кому-то их них показать эскиз, чтобы без спешки обсудить игру теней и множественность дрожащих, перетекающих друг в друга отражений. Неведомый, новый способ перенести на бумагу или холст духовное пространство, проявить грань яви и сна, жизни и смерти…

– Друзья Куки всегда волшебники, – шепнул Микаэле и улыбнулся. – Куки…

Снова взгляд на часы. Еще пять минут можно отдыхать на грани надвигающейся яви – и уходящего сна. Лучшего за многие годы.

Для тринадцатилетнего Микаэле понятие «юность» утратило смысл, не успев его обрести. В считанные недели тело исхудало, разучилось самостоятельно ходить, а затем и сидеть. Через два месяца после смерти отца Микаэле Ин Тарри выглядел призраком, по недосмотру не упокоенным в фамильном склепе. Так называемые друзья семьи беззастенчиво рвали фамильное достояние при живом наследнике, а с ними заодно старались управляющие, поверенные, слуги… все видели в Микаэле призрака и ждали с разным выражением лиц, когда он соизволит убраться из мира живых. Но через год появился Куки, уперся – и выволок из небытия.

Куки не интересовался мистическим бредом и не спрашивал о даре крови Ин Тарри. Он умел быть свободным! Финансовые потоки, пронизывающие общество, будто бы не касались Куки. Иногда Микаэле с восторгом называл брата дикарем. Признавался, что завидует… Хотя – зачем? Быть Ин Тарри, как полагают внешние для семьи люди, это врожденная привилегия. Но Микаэле принадлежал к людям внутренним и знал всю правду о крови и даре. Потому хранил тайны княжеского дома особенно бережно. Ведь сам этот дом основан, чтобы укрепить выгодные легенды и сделать малодостоверными опасные истины. Микаэле нес бремя предназначения. А Куки… просто жил!

Во сне удалось снова отметить шестнадцатилетие. В тот год юный князь окреп насколько, чтобы самостоятельно стоять и даже ходить, пусть пока что с тростью. Но и такого здоровья довольно, чтобы праздник приобрел смертельно утомительный размах.

В ночь перед ненавистным торжеством Куки взвалил спящего именинника на спину и уволок. Украл! Названый брат уже тогда был жилистым и очень сильным, хотя – младше на четыре года, и ростом не вышел… Он брал упрямством, всегда. Так что проснулся именинник не под шёпот очередного своего секретаря, а в звенящей природной тишине. Было очень холодно. Микаэле попытался оглядеться, и к ознобу добавилось недоумение: туман простирался всюду, пронизывал одежду, оседал на коже острыми, будто бы ледяными, мурашками. Туман залеплял глаза, затыкал уши и оставлял в мире только серость и холод.

Узкий прищур Куки обозначился близко и резко. Сразу стало легче дышать, захотелось улыбнуться… и расхотелось задавать вопросы.

– Эй, сегодня ты стал совсем взрослый. Будешь пить пиво, – подмигнул Куки. – Я с вечера утопил бутыль под берегом. Холодное.

– И без него не жарко, – попытка Микаэле вести разумные речи была слабой, как и сам голос.

– Отговорочки! Я выбрал место, время и пиво. Вот плед, подушек под спину сунуто аж три штуки. Еще под шею, ага. Гляди, во-он там проявится рассвет. Жди, развожу костер. Ты ни разу не был на рыбалке. Позор, в твои-то годы. Третьего дня я упомянул вареных раков, а ты не облизнулся.

– Куки, разве у меня есть право… облизываться?

– Не могу понять, отчего ты не сбежишь? Или отвернись, пусть воруют! Всяко проще, чем спать по четыре часа и днями напролет любезно выслушивать сволоту, какую прирезать – самое дело. И дышать пылью, и знать, что все врут, воруют и ждут…

Куки ни разу за время знакомства не упоминал смерть. Вот и теперь кстати отвлекся: отсыревшие щепки не желали разгораться, приходилось подкладывать бересту и сушить спички на макушке, тереть о кожу головы, чтобы засалились. Почему огонь надо разжигать именно так, Куки рассказывал подробно и азартно.

Запахло дымком. Рыжее пламя набирало силу, скалилось, отхватывая клочья стылого тумана, и смешивало с горячим дымом… От такого натиска туман терял монотонность, слоился. Вдали медленно, почти неприметно, грелся рассвет. Солнышко пока не справлялось, не могло протопить в серости даже малой лунки. Микаэле мерз и улыбался: он верил в солнце, ведь Куки – рядом.