Книга 1814. Царь в Париже - Мари-Пьер Рэй

С самых первых часов своего нахождения в Париже Александр считал своим долгом донести до парижан послание мира и быстро приобрел благодарность столичных жителей. А вот его представители, к чему мы вернемся ниже[96], встретили довольно прохладный прием: Луи де Рошешуар, парижский комендант, назначенный Александром I от Российской империи, сообщал, что они столкнулись с нежеланием сотрудничать со стороны французских гражданских и военных властей, в том числе со стороны префекта Сены, утвержденного в своей должности новой властью:

«Я расположил свои войска в боевом порядке на Гревской площади и поднялся в апартаменты префекта, которым тогда был г-н де Шаброль. Он встретил меня очень холодно, (…) находя препятствия к выполнению всего, о чем я просил. Я счел необходимым разговаривать с ним более сурово, напомнив, что мне поручено вступить во владение ратушей, для чего мне выделены два батальона русских гвардейцев и две пушки (…) от имени императора России».

Действительно, хотя войска коалиции вошли в Париж с посланием мира, их численность, составлявшая почти шестьдесят тысяч человек, и их требования: предоставить жилье и стол офицерам, солдатам — достаточное количество съестных припасов[97], а лошадям ежедневный рацион сена и соломы — означали для Парижа суровые реквизиции. Без реквизиций не обошлась ни одна сфера жизни, от самых важных до самых анекдотических. 6 апреля русский полковник писал префекту де Шабролю:

«Я прошу Вас соблаговолить послать в бюро его превосходительства господина военного губернатора Парижа стопу бумаги и несколько фунтов испанского воска наилучшего качества.

Господин префект, имею честь выразить Вам свое глубочайшее уважение,

Ваш покорнейший слуга».

Эти реквизиции стали предметом строжайшей административной процедуры. Оккупационные власти выдавали ордера на расквартирование и тщательно записывали расписки, исходя из компенсаций, которые в будущем должна была предоставить своим гражданам Франция. Вот, к примеру, документ от 1 апреля:

«Генерал-майор барон Будберг, я, нижеподписавшийся, получил для кирасирского полка императорской гвардии пятьсот восемьдесят пять рационов соломы, сена и шестьсот десять порций мяса, хлеба, крупы и вина.

Париж, 1 апреля 1814 года, генерал-майор барон фон Будберг».

Но несмотря на обещания будущей компенсации, реквизиции обходились населению дорого, что приводило к взаимному раздражению и напряжению в отношениях между представителями коалиционных сил и парижской администрацией.

Осознавая, что реквизиции и возможные при их взимании незаконные поборы могут привести к взрыву, Александр I издал приказы, в которых потребовал безупречного поведения; по отношению к тем, кто нарушит данный приказ, предусматривались суровые кары, вплоть до смертной казни. Эти меры принесли свои плоды.

Царь задержался в Париже на два месяца. За это время он развил бурную деятельность. Он успевал повсюду, следил за всем, а если ему доводилось иногда передавать часть дел своему ближайшему окружению, в первую очередь Нессельроде, Каподистрии и Лагарпу, это происходило потому, что ему не хватало времени ответить на все обращения: авторитет Александра I и его популярность были столь велики, что к нему постоянно обращались просители, добивавшиеся его протекции, чтобы получить ту или иную должность. Посетители приставали к царю, выпрашивая у него подарки, повышения в должности, денежные вознаграждения и медали в обмен на проявления любви к России или на тексты во славу русского царя. Некоторые из таких писаний были анонимными, а другие принадлежали известным авторам. В частности, Шатобриан отличился яростным памфлетом против Наполеона, который был опубликован 30 марта и, по мнению многих современников, в том числе и самого Людовика XVIII ускорил падение Империи — слишком отвратительным представал в памфлете Наполеон. Писатель рассчитывал, что царь вознаградит его за «услуги», и искал у него аудиенции. Графиня де Буань, близкая к Нессельроде, оставила в своих «Мемуарах» яркое описание обстоятельств этой встречи в своих «Мемуарах». По ее мнению, как и по мнению Нессельроде, царю совсем не понравилась брошюра Шатобриана. Принижая Наполеона, этот памфлет рикошетом бил и по тому, кто Наполеона победил:

«Иностранцы, менее ослепленные, чем мы, чувствовали, как далеко бьет этот памфлет, и император Александр был им оскорблен. Он не забыл, что ему довелось жить в почтении к этому человеку, на которого так яростно нападали. Г-н де Шатобриан уже мечтал о карьере государственного деятеля; но никто, кроме него самого, об этом не знал. Он приложил большие усилия, чтобы добиться личной аудиенции у Александра.

Мне было поручено обратиться с этой просьбой к графу Нессельроде. Шатобриан получил свою аудиенцию. Император знал его только как писателя; ему сказали дожидаться в гостиной вместе с г-ном Этьеном, автором пьесы, которую император за день до этого видел на сцене. Проходя через свои апартаменты и направляясь к выходу, император увидел этих двух господ; сперва он поговорил с Этьеном о его пьесе, затем сказал пару слов г-ну де Шатобриану о его брошюре, которую, по его словам, он еще не успел прочитать, порекомендовал этим господам заключить мир, заверил их, что литераторы должны забавлять публику и ни в коем случае не заниматься политикой, и прошел мимо г-на де Шатобриана, нс оставив ему возможности и слово сказать. Г-н де Шатобриан бросил на Этьена взгляд, далекий от примирения, и вышел в ярости.

Хотя граф де Нессельроде был недоволен тем, как все прошло, он нс мог не засмеяться, рассказывая подробности этой аудиенции…»

Адъютант Александра I Александр Михайловский-Данилевский подтверждает, что Шатобриан рассчитывал на вознаграждение царя и, о, суета сует, даже надеялся получить медаль. Мемуарист рассказывает, что Шатобриан приходил дважды, в первый раз, чтобы вручить брошюру, а во второй раз — за вознаграждением, на которое он так рассчитывал:

«Он убедительнейшим образом просил меня, нельзя ли в уважение беспредельной преданности его к государю исходатайствовать ему что-либо на память. Я, наконец, попросил его объясниться вразумительнее, и он после многих велеречных фраз наконец сказал: “Наименьшая из русских наград меня бы осчастливила”, то есть, тогда бы он доволен был Владимирским крестом четвертой степени[98]; но как мне известно было, что император, который охотно награждал иностранных военных орденами, не жаловал их или чрезвычайно редко писателям, то я о сем не доложил».