Книга Слеза чемпионки - Ирина Роднина

Конечно, тут же начались разговоры, что русская машина начинает давать сбой. Это тоже вызвало наш конфликт на чемпионате мира в Колорадо, когда мы с Зайцевым стали драться. В той обстановке нас вполне могли сместить с чемпионства. На чемпионат мира мы тоже попали не в лучшем состоянии.

Сезон после Олимпиады — всегда тяжелый сезон для всех, кто был на ней в лидерах. У меня в семьдесят втором после Олимпиады пробита голова. Новый партнер — семьдесят третий год. Семьдесят четвертый — смена тренера. Объяснять людям, что партнер отравился?

Почему я все же сорвалась в Колорадо? Наверное, понимала: наступил переломный момент. Надеяться на Зайцева нельзя, не тот у него еще опыт, и Татьяна еще совсем не такой, как теперь, мощный тренер, а сравнительно молодой специалист. Так все это и сказалось. И это понимание перешло в жуткий инцидент, когда я Зайцева била, била, а потом убежала и заперлась в ванной. Просидела я там, по моим понятиям, долго — минут, наверное, двадцать. Потом мне показалось, что входная дверь стукнула. Я тихонечко приоткрыла дверь, уверенная, что они уже ушли. Я выхожу на цыпочках, а они сидят, как и сидели, на той же кровати. Совершенно побитый, причем в буквальном смысле этого слова, Зайцев и придавленная моей выходкой Анна Ильинична Синилкина.

Команда моей молодости

Команда моего поколения была замечательной. Юру Овчинникова я впервые увидела, когда нам было по пятнадцать лет и мы выступали на юниорском чемпионате СССР. Многие там перезнакомились. Леша Уланов, чуть старше был Четверухин, потом появился Бобрин. Жук не любил ездить на сборы, как я уже говорила. Возможно, нежелание Станислава Алексеевича уезжать из Москвы мне помогло и школу нормально закончить, и в институт поступить. И моим воспитанием в самом сложном возрасте занимались не армейские тренеры, не персонально Жук, а мои собственные родители. И нормальная обстановка в доме способствовали правильности этого процесса.

Когда мы начали тренироваться у Татьяны Анатольевны, то стали много времени проводить на сборах. У нее была группа профсоюзных спортсменов, а так как у профсоюзов денег всегда было без счета, вот они и ездили. Не только своего льда, но и такой базы отдыха, какая была в ЦСКА, у них не имелось, поэтому они жили на бесконечных сборах.

Мы выпускали стенные газеты, у каждого были значки члена сборной команды по фигурному катанию. Я помню, как мы исключали из сборной Миненкова и Моисееву за плохое поведение (они безобразно ругались на тренировках) и отобрали эти значки, что буквально вызвало у них слезы. Значки сделали на свои деньги, причем наш заказ выполнялся чуть ли не два года. Не знаю, у кого они сейчас сохранились. Если у кого-то и остались, я думаю, человек владеет настоящим раритетом.

У нас бурно проходили комсомольские собрания. Я помню громкое обсуждение Ковалева, когда он в первый раз напился. Комсоргом нашей сборной мы выбрали Четверухина. Он и Овчинников на том собрании выступали с требованиями сурово наказать. Я тогда сказала: ребята, вы его сейчас готовы растерзать, потому что он ваш конкурент, но, считаю, ему нужно дать возможность вернуться.

Через четыре года, весной 1976-го, Ковалев и Карпоносов выпили (а все происходило в турне по Сибири), узнав, что им присвоили звания заслуженных мастеров спорта. Чайковская стояла стеной, защищая Ковалева. Команда сказала: а мы будем отстаивать Карпоносова. Поскольку оба тренировались в ее группе, она была готова разменять Карпоносова, чтобы сохранить в сборной Ковалева. Я помню, как в Новокузнецке мы шли с комсомольского собрания, она стояла в проходе и у каждого спрашивала: ну что? Команда приняла решение. А потом начались интриги. Как у нас принято, на любое действие масс началось противодействие начальников. Но все равно Карпоносова мы отстояли. Во-первых, потому что с ним такое случилось первый раз. А во-вторых, мы знали, что инициатором загула перед выступлением был Вова Ковалев. Вспоминать, как они пьяные катались, без слез невозможно. Это надо было видеть.

Как же они оказались на льду? Вышло так, что всех нас, кто выходил во втором отделении, повезли на металлургический комбинат, встречаться с тружениками. Мы приехали на стадион, когда уже шло первое отделение.

В Новокузнецке открытый каток, а рядом с ним металлургический комбинат и цементный завод. Полдня светило солнце и стояла теплая погода. В первом отделении люди катались в каше льда и цементной пыли, падали все подряд. Народ понимал и сочувствовал, поэтому не сразу поняли, что перед ними пьяный Ковалев. Стояла страшная тишина, и только маленькая Ленка Водорезова засмеялась, мы ей все: молчи! Вся команда выбежала ко льду смотреть на этот ужас. Не потому, что для нас это представление выглядело смешным и интересным, а потому что мы понимали — все закончится катастрофой.

Следующими вышли кататься Линичук с Карпоносовым. Когда Наташа ложилась в позу, то она, ложась, держала над собой Гену, чтобы партнер не упал. Состояние Карпоносова все же было не так заметно, потому что Наташа возила Гену за собой. Когда после них вышли мы с Зайцевым, то народ на нас смотрел уже не то что с подозрением, а с ненавистью. Они простояли несколько часов на улице, заплатили деньги, ради чего? Мы выступаем, а всех зрителей волнует одно: упадем или не упадем? Трезвые мы или нет? Мы показали три или четыре номера. Мы с Зайцевым сделали все элементы, какие знали, несмотря на то, что лед был ужасный. У меня рот все время до ушей, чтобы хоть как-то зрителей развеселить и растормошить. Но ощущение было ужасным. Мы еще не отошли от этого тяжелого пресса впечатлений, как объявили сбор на комсомольское собрание. Тогда у каждого спрашивали: какое у тебя мнение? На любом собрании есть те, кто отсиживается, и те, кто ведет себя активно. Нам было важно узнать настоящее общее мнение.

Ковалев, в принципе, странная личность в фигурном катании. Он всегда был отдельно стоящим. Сначала на сборы и соревнования с ним ездила мама. Крупная, большая женщина. Папа у Вовы работал крановщиком, хорошо зарабатывал, поэтому мама занималась только сыном. Вова при всем его хулиганстве закончил английскую спецшколу. К тому же еще и очень хорошо учился. Что-то крутило его внутри, обычно это называют сложным характером. Мы как-то раз идем по полю от самолета. Я тащу свою сумку с коньками. Вдруг у меня кто-то эту сумку вырывает. Я разворачиваюсь, чтобы драться, а это Вовик решил мне помочь. Он во всем был такой человек-порыв.

Все же какая-то шизоидность в нем существовала: очень часто такой звереныш проглядывал. У него от природы красные глаза, поэтому он все время в затемненных очках ходил. Что-то в зрении нарушено. Сколько Лена с ним работала над образом: руку сюда, другую руку туда. Он выходил на соревнования и ничего не видел, вообще ничего. Какие там руки! Включился, отпрыгал свои прыжки и ушел. Но в нем сидела какая-то дьявольская сила, «школу» он катал — фантастика. У него конек не был наглухо прикручен к ботинку, лезвие чуть-чуть гуляло. Специально. Когда он в «школе» вставал на старт, то со стороны была видна его особая эстетика, как он держал ребро, как выполнял наклоны. Он в жизни точно чудище из «Аленького цветочка», весь согбенный. А на льду — произведение искусства. Жила в нем абсолютно сатанинская сила.