Книга Слеза чемпионки - Ирина Роднина

Мы приехали с чемпионата Европы, тренировались на «Кристалле». А там, на «Кристалле», есть такой балкончик сбоку, на нем всегда старые стулья стояли, каким-то хламом он был забит. И вот на одной из тренировок, на вечерней, я вышла, смотрю, в самом дальнем углу балкончика сидит Анатолий Владимирович Тарасов. В самом темном углу. Разминаюсь, готовлюсь. Зайцев вышел на три минуты позже. Татьяна появилась еще позже. Прошло уже минут десять с начала тренировки, с лестницы спускается Анатолий Владимирович. Татьяна: «Ой, папа!» Он — дочери: «Не умеешь работать!» Зайцеву: «А ты вообще халтурщик. Вот она одна профессионал!» Потом он успокоился, мы с ним разговорились, и он мне: «Тот прыжок у тебя не получается потому, что в нем у тебя руки раньше ног идут». Как это он, не будучи специалистом в нашем виде спорта, углядел? Я точно знаю, он с Татьяной на эту тему не говорил, я в этом больше чем уверена. Он говорит: «Я смотрел чемпионат Европы, обратил на это внимание». Я: «Анатолий Владимирович, как вы это сумели увидеть? Камера была так поставлена, что первым на нее шел Зайцев, а я уже за ним». — «Не знаю, как исправлять, но запомни: руки не должны идти раньше ног». Как выяснилось, чистая правда. Он был, конечно, совершенно удивительный человек. Никогда много не говорил. Он давал направление, в какую сторону двигаться в работе.

Мы тяжело катались на Олимпийских играх. Но в Инсбруке я все же двойной аксель сделала, а Зайцев этот прыжок выполнил очень плохо.

Мы знали: из-за того, что у меня неприятности с кровью случились, последнюю большую нагрузку перед стартом я могла использовать только за десять дней. Не позже. Иначе я не успевала восстанавливаться. Что означает большая нагрузка? Это полные прокаты, которые полагается прекратить за десять дней до старта. Естественно, после большой нагрузки наступает спад. Следующие три-четыре дня я катаюсь ни шатко ни валко. У Зайцева начинается истерика, он понимает: если я не сделаю на тренировке прыжок, ничего и никто уже не поможет. Плюс ему нужно было как-то снять нервное напряжение. Это тоже одна из причин, почему Зайцев все время нам устраивал разносы. Я понимала, чем они вызваны, но каждый раз они носили разный характер.

У меня есть такая особенность: мне нужно как можно больше работать. Если я работаю мало, то чувствую себя неуверенно. А увеличивать нагрузки нельзя ни в коем случае. У Зайцева другая ситуация: ему страшно потерять последние силы перед стартом. Сколько раз он срывал наши последние прокаты совершенно сознательно и вместе с тем подсознательно. В нем срабатывал какой-то защитный инстинкт. Причем, как срывал? Он понимал: программу мы все равно докатаем. В ней у нас только одна проблема — это первый прыжок, двойной аксель. А сделав его, нужно физически выдержать первую часть. Если мы ее выдерживали, то к финишу уже неслись на одном дыхании. У нас первая темповая часть — минута десять секунд. Такого никто не может выдержать: ни тогда, ни сейчас. Отметим, что плотность исполнения элементов была очень высокая. Плюс программа была скоростная, не то что сейчас. Что он, поганец, делал? Мы начинали, делали двойной аксель, делали тройной луч-шпагат, очень сложный элемент. После этого он останавливался. Он понимал: дальше нет элементов, которые мы бы провалили. Оставался только вопрос, насколько мы их хорошо сделаем, другими словами, насколько у нас хватит сил. В том, что я программу прокатаю до конца, он не сомневался. С ногами, без ног, но выдержу. А если я удержусь, то и его вытащу.

Инсбрук оказался в среднегорье, но мы же к такой высоте не готовились. Шестьсот-восемьсот метров над уровнем моря — опасная высота. Многим тяжело было выступать. Саша не только навалял в двойном акселе, но к концу программы начал здорово сдавать. А нам еще предстояла дорожка шагов, в конце которой мы делали подкрутку в два с половиной оборота. Тут я понимаю, что если он сейчас меня в полную силу не выкинет, то во время оборотов я могу локтями ударить его по лицу. Дальше, он меня ловить не будет. Поэтому я на него так заорала, что Зайцев меня подкинул правильно.

Мы еще перед прокатом на Олимпиаде пережили небольшое приключение. Зайцев поехал за записью музыки. Композиция начиналась с молдавского крика: «Хеп!». В самом конце программы тот же крик: «Хеп!». Чисто голосовой звук. Стали прослушивать музыку. Сперва все нормально: «Хеп!», музыка играет, играет, играет. Музыка закончилась — «пум, пум, пум!». Потом проходит две секунды паузы… и — «Хеп!». Таня говорит: «Саша, пойди вырежи паузу». Слушали музыку мы уже в Инсбруке. Не знаю, почему, но Зайцев паузу не вырезал. Как я говорила, он устал очень сильно, и мы здорово опаздывали к концовке, но вот эти две пустые секунды до последнего «Хеп!» нас сильно спасли. Благодаря им получилось, что мы закончили программу вовремя. Когда все закончилось, я его подталкиваю, мы выезжаем со льда. Он сел прямо на выходе, у калитки, согнув колени. Он не мог перешагнуть порожка этой калитки. Порожек был достаточно высокий, и он просто сел на него. Мы с Таней вовсю радовались, я уже понимала, что всё, выиграли, а он сидел, не мог встать.

У нас не было соперников в Инсбруке. На пьедестале почета никого из советских, кроме нас, не стояло. Все наше судейство вместе с федерацией в лице Валентина Николаевича работало на Лену Водорезову. Хорошо выступили танцоры: Пахомова — первая, Моисеева — вторая, Линичук — третья, с жуткой температурой. В парах первые — мы, вторые — немцы Кернер — Остеррайх, третья пара тоже немецкая, Гросс — Кегельман. Четвертыми стали Воробьева с Власовым, а пятыми — американцы Бабилония и Гарднер. Через четыре года их сделают нашими главными соперниками в Лейк-Плэсиде. Леонидову с Боголюбовым сдали, никогда советская пара ниже шестого места не опускалась. А они оказались чуть ли не девятыми. Но раз все тогда работали на Водорезову, значит, продали третью нашу спортивную пару. Разменная монета, сильная пара или танцоры, претендующие на призовое место, всегда имелась у нас в кармане.

Прошла пресс-конференция, нас долго расспрашивали, о нас много говорили, наконец все закончилось, мы выходим на улицу: пустынный Инсбрук. Все давно уехали. Стоим посреди улицы: тетя Таня с цветами, и мы с Зайцевым — с коньками, с цветами и с медалями. Никому не нужные. Все про нас забыли. Какую-то машину вроде полицейской остановили, доехали до Олимпийской деревни. Родное наше отношение к своим спортсменам. Дело не в Павлове или Смирнове, но есть федерация, есть руководитель делегации фигурного катания.

Кстати, кто руководил командой фигуристов? Я этого человека не знаю и не помню. Я сорвалась в восьмидесятом году, когда узнала, что у нас руководитель команды фигуристов — председатель Спорткомитета города Москвы, которого я до этого никогда в жизни не видела.

Мы с Тарасовой прошли первый общий чемпионат Советского Союза в 1975-м. В декабре семьдесят четвертого состоялся международный турнир «Нувель де Моску». Потом, уже в начале нового года — чемпионат Советского Союза. Мы вошли в хорошее рабочее состояние. Потом чемпионат Европы, Копенгаген, куда мы тоже впервые с Татьяной приехали. Там нас подпирали немцы Кернер — Остеррайх, пара красивая, с другим стилем. Мы еще не набрали форму. Все же смена тренеров сказалась. Тут еще Зайцев отравился прямо перед произвольной программой. Не знаю, как он дожил до финала. Я, наверное, с третьей минуты его на себе возила. А Кернер — Остеррайх тогда очень хорошо откатались. Мы у них выиграли буквально двумя голосами.