Книга Проклятие Индигирки - Игорь Ковлер

– Считаю вредным и опасным заблуждением. – Любимцев сосредоточенно посмотрел в окно. – Кого она спасла? Какую войну остановила? Разрушения? Петергоф, Павловск? Ясную Поляну? – Любимцев довольно усмехнулся. – У меня бригадир Митрохин промприборы ставит. Ну, какая, к черту, в промприборе красота? Бревна да железо, но как он их ставит! А кто увидит, кто поймет? Из миллиона – один. И так без конца.

Дорога плавно завернула за сопку, и они въехали в широкую, просторную долину. Здесь все сообщало о близости человека: ржавые железки, старый скруббер, кабина неизвестного автомобиля, гнутые, будто кто-то вязал в узлы, бурые швеллеры. Горы отмытых эфелей серыми пирамидами извивались вместе с долиной, напоминая спину гигантского ящера, пригретого солнцем.

Машина переехала грязно-коричневый ручей и остановилась у вагончика. Рядом с дверью висела черная разлинованная мелом доска. В клеточки вписаны результаты работы смен.

Клешнин огляделся, но никого не увидел. Только слышался треск бульдозера, стук перфораторной бочки и откуда-то выползала транспортерная лента, с которой, шурша, шлепались мокрые куски уже бесплодной породы.

Но вот стих бульдозер, перестала крутиться бочка, взвизгнув валами, замер транспортер, и в непривычной тишине к длинному дощатому столу под навесом, накрытому клеенкой в розовую клеточку, потянулись люди.

Клешнин обвел их взглядом.

– На всех приисках неотход среднего содержания, – начал он спокойным, почти домашним голосом. – Мы валим план. У вас, на шахтах, пески давно на поверхности, поэтому каждый ваш килограмм золота, – Клешнин усмехнулся, – на вес золота, точнее не скажешь.

Все за столом были уверены, что «первый» приехал вовсе не за советом, как спасти план, а снимать директора.

– Вы со старателями поговорите, – послышался звонкий голос с противоположного края стола, там сидела загорелая курносая женщина лет тридцати. Бежевая косынка, завязанная сзади, почти слившись с цветом загара, прикрывала большую часть лба, из-под которого смотрели игривые глаза. – Пусть в заначках пошуршат, кое-что и соберется.

– Нормировщица, Островская Катерина, – представил ее Любимцев.

– Степан узнает, он ей пошуршит где надо, – тыкнул моторист Костя Ермолин на ухо бульдозеристу Диме Остапенко.

– О-о-й! – услыхав, пропела Катерина. – Это еще кто кому чего нашуршит.

Клешнин понимал, что люди ждут от него чудесных слов, после которых все изменится, но у него не было таких слов, и завтра он ничего изменить не мог. Он опять вспомнил слова первого секретаря обкома, что «министерству нужно золото, а нам с вами и золото, и развитие территории. Будь их воля, оставили бы одних старателей».

«Где-то там заваривается большая драка, – думал Клешнин, оглядывая людей, – но какое им дело до высотной кутерьмы? Их жизнь наматывается на колесо времени, ради чего крутится это колесо?»

– Я не привез быстрого лекарства. – Клешнин встал. Только что он добродушно посмеивался над едкими репликами, почти расслабленно участвуя в разговоре, а сейчас стоял, опершись сжатыми кулаками о стол, глаза затвердели, вертикальная морщинка прочертила лоб. Никто и не заметил, сколь быстро произошло перевоплощение, только все разом притихли. – Вы должны помочь. – Клешнин говорил отрывисто, тихим голосом, будто объявлял о тайном сговоре. – Надо обязательно выполнить объемы по промывке, даже если придется мыть пустые объемы. Только выполнив их, мы заставим считаться с собой.

Клешнин замолчал. У стола опять стоял спокойный человек с умными, все подмечающими глазами, морщинка на лбу разгладилась, движения стали мягкими и плавными. Он начал прощаться.

Последней подошла Катерина. Он с интересом разглядывал эту замечательную своей крепостью молодую женщину, которая как раз вступала в тот возраст зрелости, когда нравится всем. В глазах Катерины блуждала чертовщинка, делавшая ее опасной для любого мужчины. Она сама протянула руку Клешнину и, улыбаясь, сказала, понизив голос:

– А директора нашего мы в обиду не дадим, вы лучше его «бывшую» в другое место пристройте.

Клешнин несколько секунд размышлял и наконец ответил согласной улыбкой.

– При таких защитницах за вашего директора можно не беспокоиться.

Его уже почти не занимало, что происходит между Любимцевым и его женщинами. Он принял решение, остро чувствуя отсутствие времени и трудности предстоящего дела. Сотни чиновников до самой Москвы сидели над прииском Любимцева, кормясь с его золотого грамма. Объясни-ка им, что природа больше не укладывается в плановую себестоимость этого грамма. Их ведь могут и спросить: «Не многовато ли вас тут, ребята?» Нет, они не союзники. Придется думать одно, говорить другое, а делать третье, и чем яснее представлялось ему еще не начатое дело, тем нужнее была своя команда. Сейчас это становилось важнее всего. Он посадит Любимцева в райисполком, заместителем, сделает своей правой рукой и «тягловой лошадью». «Справится? – спрашивал Клешнин себя. – А черт его знает, но ведь не за хорошие глазки Любимцев стал директором в тридцать лет».

Требовались молодые, толковые, честолюбивые, циничные люди. Вкрадчивый внутренний голос нашептывал: «Они будут рвать жилы за твое продвижение наверх, потому что ты сможешь потащить их за собой. Тебе сейчас нужны они, но и ты – их шанс в будущем!»

Он слушал эти обманчивые бессовестные слова, зная, что никуда отсюда не вырвется, здесь пройдут его лучшие годы, потом он станет старым, способным бить копытом, но не лезть в гору. А сидеть в промежуточном кабинете – не для него. Он глубоко прятал в себе эти мысли, и они редко беспокоили его, но сейчас наступил тот случай. Он заманивал Любимцева, ловил на себя, как на живца, и будет заманивать других, пока не соберет команду. «Дело меня оправдает, – Говорил самому себе Клешнин. – Такова жизнь, в ней все проистекает одно из другого, связано, переплетено. События его и моей жизни вели нас сюда, наши пути могли никогда не пересечься – но пересеклись! Разбираться, зачем, будем после».

Клешнин стоял, прислонившись спиной к стволу дерева. Горячий воздух разогнал даже комаров. У стенки вагончика, вытянув лапы, развалился кот, равнодушный ко всему. Из вагончика вышла похожая на куклу-неваляшку повариха в белой курточке, кивнула Любимцеву и снова скрылась в темном дверном проеме.

– Пора подкрепиться. – Любимцев подошел к вагончику. – Похлебаем шахтерской ухи.

Внутри работал вентилятор, дневной свет проникал сквозь небольшие оконца. В воздухе витал аромат свежевыпеченного хлеба, терпкий дух ухи шел от кастрюли.

– Из чего нынче уха? – Клешнин уселся напротив Любимцева.

– Харюзовая. – Любимцев мысленно поблагодарил Митрохина. – Утром еще плавали.

Неваляшка поставила на стол дымящиеся миски.

– На второе оленинку потушила, – сообщила она мягким приятным голосом. – С макаронниками покушаете, картошечки-то нет, одна сухая осталась.

– Спасибо, Матвеевна, – кивнул Любимцев, – мы теперь сами. – И вопросительно взглянул на Клешнина.