Книга Королевский генерал - Дафна дю Морье

– Гартред никого не может спасти, разве что ей хочется спастись самой, – пояснила я и начала сдавать карты для четвертого кона.

– Пять карт, – назвала Гартред.

– Тоже, – ответила я.

– Кварта с королем.

– Кварта с валетом.

Мы разыгрывали свой пятый, и последний, кон, поскольку каждая из нас выиграла по два, когда вдруг услышали, как солдаты во главе с майором с топотом спускаются по лестнице. Терраса и внутренний двор были полностью загромождены обломками – любимым добром и ценностями, накопленными почти за полвека, как сказала Мэри, и все, что не погрузили на лошадей, должно было быть уничтожено. Солдаты подожгли оставшиеся вещи и, положив руки на топоры и стараясь отдышаться теперь, когда работа была уже закончена, наблюдали за тем, как они горят. Когда вся груда ярко запылала, майор развернулся и направился к галерее. Войдя туда, он щелкнул каблуками и насмешливо поклонился Джону.

– Приказ, отданный лордом Робартсом, выполнен с неукоснительной точностью, – объявил он. – В Менебилли-хаус не осталось ничего, кроме вас самих, дамы и господа, да голых стен.

– И вы не обнаружили спрятанного серебра? – спросила Мэри.

– Нет, сударыня, но зато ваше собственное счастливым образом перешло в наше распоряжение.

– Значит, этот бессмысленный разгром, эти злостные разрушения были напрасны?

– Доблестный удар был нанесен ради парламента, сударыня, а для нас, его солдат и слуг, только это и имеет значение.

Он поклонился и вышел, через мгновение мы уже слышали, как он отдает дальнейшие приказы. Привели лошадей, он сел на коня и ускакал, как часом раньше это сделал до него лорд Робартс. Языки пламени лизали булыжник во дворе, и, за исключением их слабого шипения да постукивания капель дождя, все другие звуки неожиданно смолкли. Необычайная тишина опустилась на дом. Даже часовых у дверей больше не было. Уилл Спарк отважился выйти в коридор.

– Их нет, – сообщил он. – Они все ускакали прочь. Дом пуст, покинут.

Я взглянула на Гартред – на сей раз улыбалась уже я – и выложила карты на стол.

– Карт-бланш, – сказала я тихо. Прибавив себе десять очков, я впервые пошла первой и со своего следующего хода выложила три туза на ее одного и выиграла partie.

Не говоря ни слова, она встала из-за стола, сделала насмешливый реверанс в мою сторону и, позвав дочерей, поднялась к себе. Я сидела одна, тасуя карты, как совсем недавно это делала она, а за дверью, в разоренном коридоре, бедные, ослабевшие члены нашего семейства озирались по сторонам, пораженные тем, что открылось их взорам.

Содранная деревянная обшивка, разобранные полы, вырванные оконные рамы и всюду проникающий дождь, поскольку уже не было ни дверей, ни окон, чтобы преградить ему путь; его капли летели нам в лицо, он был тихий и бесшумный, и к нему примешивались хлопья обуглившегося дерева и сажа с раскаленных дворовых булыжников. Последние мятежники, за исключением тех немногих, кто еще держал оборону в Каслдоре, отступили к побережью, и в Менебилли о них напоминали лишь разрушения, которые они учинили, да черная чавкающая жижа, бывшая когда-то дорогой и парком. Я сидела, продолжая перебирать в руках карты и прислушиваясь к долетавшим до меня звукам, и тут я впервые различила новую ноту, перекрывавшую пушечные и мушкетные выстрелы и непрекращавшееся постукивание дождя. Это был уже не такой шумный, назойливый звук, как от сигнала горна, что столь долго преследовал меня. Быстрый, ликующий, он становился все ближе и ближе, и я узнала резкую бодрую дробь барабанов королевской армии.

Глава 20

Армия мятежников сдалась королю рано утром в воскресенье. Сотни людей сбились в кучи на берегу, но лишь одна рыбацкая шхуна в сумеречные предрассветные часы вышла из Фоя и взяла курс на Плимут, у нее в каюте находились лорд-генерал граф Эссекс и его советник лорд Робартс. Об этом и о том, что повар нашей Мэтти доказал верность данному слову и в пятницу вечером добрался до Бодинника, где вручил послание сэру Джакобу Астли, мы узнали позже. Но к тому времени, когда записка попала в руки к королю и были оповещены аванпосты на дороге, кавалерия парламента спешно прорвалась сквозь позиции роялистов и добралась до Солташа. Таким образом, из-за этой задержки кавалерия мятежников численностью более двух тысяч человек вырвалась из окружения, чтобы вступить в бой в последующие дни: в пылу радостного возбуждения от крупной капитуляции неприятеля наша сторона постаралась поскорее забыть об этом досадном просчете, и, думается мне, единственным из командиров, кто почти обезумел от ярости, узнав о прорыве, был Ричард Гренвил.

Очень на него похоже было, по-моему, и то, что когда он в то воскресное утро послал батальон своей пехоты нам на помощь с запасами провизии, взятыми из собственных резервов, то не прибыл с ним сам лично, а лишь переслал мне короткое письмо, не удосужившись даже поинтересоваться, жива я или нет и по-прежнему ли со мной его сын.

Очень скоро ты узнаешь, – писал он, – что мой план удался лишь частично. Конница ускользнула, что полностью на совести этого осоловевшего идиота Горинга, залегшего в своей ставке и позволившего мятежникам – ты не поверишь! – прорваться сквозь наши позиции и получить вслед лишь несколько мушкетных выстрелов. Да храни нас Господь от наших собственных командиров. Сейчас я спешно отправляюсь за ними в погоню в Солташ, но очень мало надежды, что мне удастся догнать конницу, раз Горинг со своей кавалерией уже потерпел неудачу.

Будучи прежде всего солдатом, а потом уже любовником, Ричард не мог попусту тратить время на измученное голодом семейство и искалеченную женщину, позволившую разорить дом ради спасения его сына, которого он не любил. Так что не отец внес ко мне в комнату ослабевшего подростка и положил его на постель, а больной и несчастный Джон Рашли, который, с трудом пробравшись во второй раз потайным ходом под летним домиком, обнаружил Дика без сознания в клетушке контрфорса и, потянув за веревку, открыл таким образом вращающуюся каменную плиту.

Это произошло около девяти вечера в субботу, после того как мятежники оставили дом. Мы все были слишком слабы и в воскресенье утром могли лишь улыбаться королевским пехотинцам, когда они били в барабаны под нашими зияющими окнами.

Первым нашим делом было получить молоко для детей и хлеб для себя самих, а позднее, уже днем, когда к нам вернулась толика наших сил, а солдаты разожгли для нас камин в галерее – единственном пригодном для жилья помещении, – мы в очередной раз услышали ржание и топот коней, но на сей раз долгожданные и вселявшие в нас бодрость, поскольку это возвращались домой наши собственные мужчины. Думаю, за прошедшие четыре недели я пережила немалое напряжение, мне было тяжелее, чем остальным, из-за тайны, которую я хранила, поэтому, когда все оказалось позади, у меня начался странный рецидив болезни, усиленный моей естественной слабостью, и в течение многих дней я была не в силах даже оторвать голову от подушки. К тому же сцены радости и воссоединения были не для меня. У Элис был ее Питер, у Элизабет – ее Джон из Комба, у Мэри – ее Джонатан, и все вокруг целовались и плакали и снова целовались; следовали описания всех ужасов прожитых нами дней и безысходного отчаяния. Но не было ни плеча, на которое я могла бы приклонить голову, ни груди, на которой я могла бы выплакаться. Низенькая, снятая с чердака кровать на колесиках служила мне ложем – одна из очень немногих найденных нами вещей, которые не были уничтожены мятежниками. Помнится, когда вернулся мой зять, он склонился надо мной и похвалил за мужество, сказав, что Джон ему все рассказал и что я поступила так, как поступил бы и он сам, будь он тогда дома. Но не мой зять был мне нужен. Мне нужен был Ричард, а он, преследуя мятежников, отправился в Солташ. Все это веселье явилось как разрядка. Звон колоколов церкви в Фое, подхваченный колоколами в Тайуордрете, и его величество, созвавший дворян графства в своей ставке в Боконноке и поблагодаривший их за поддержку – он подарил Джонатану свой кружевной платок и молитвенник, – и внезапный бурный благодарственный молебен в честь освобождения и победы – все это казалось мне преждевременным и оставляло у меня в душе странный горький осадок. Быть может, это было из-за какого-то изъяна в моем собственном характере, что-то связанное с моим увечьем, но я повернулась лицом к стене, и на душе у меня было тяжело. Война не закончилась, каковы бы ни были успехи на западе. Разбит был один Эссекс со своим восьмитысячным войском. На севере же и востоке Англии было много тысяч тех, кто еще и не думал сдаваться. «И ради чего все это? – подумала я. – Почему они не заключили мир? Неужто так и будет продолжаться, пока мы не состаримся, – разоренная страна, опустошенные дома?»