Книга "Я" значит "ястреб" - Хелен Макдональд

Человек должен выбирать. Демократию или фашизм. Рациональное или иррациональное. Кровь или мир. Людей или кроликов. Уайт решил убивать кроликов, а не людей, и вести собственную войну с ястребом. Борясь с Тетом, он сражался с диктатором внутри себя. Ястреб был для него полезен, потому что Уайт считал, что война происходит из-за подавления обществом природных человеческих побуждений. Поскольку ястреб не умел притворяться, он служил «тонизирующим средством для скрытой дикости человеческого сердца».

Таким образом, Уайт сражался здесь и сейчас – на кухне и в сарае, в саду и в лесу. В разных местах на оспариваемой территории разворачивалась их битва. Разглядев в себе диктатора, Уайт почувствовал вкус поражения и сделал все, чтобы потерять ястреба, оттолкнуть его от себя. Затем наступила новая стадия войны: он начал прятаться в лесных укрытиях. Сидя там, он надеялся поймать ястребов – птиц, что летали, как аэропланы из его снов.

Много лет назад, в счастливые и беззаботные времена, когда он жил в Сент-Леонардсе, родители однажды взяли его с собой на экскурсию в пещеры Гастингса, и гид привел их в удивительные поземные залы, выдолбленные в песчанике контрабандистами. Они произвели на мальчика неизгладимое впечатление. «В определенный момент нашего путешествия под землей, – писал Уайт, – когда мы, дети, няни и обычные туристы, стояли молча, в полной тишине среди поглощающего звук песка, гид потушил свечу – и все оказались в абсолютнейшей темноте». Это воспоминание было для него очень важным. Мальчик, который никогда не чувствовал себя в безопасности, воспринял черную темень пещеры как своего рода спасение и постоянно возвращался к ней в своем воображении. Ему снились туннели, пещеры, святилища. Свой домик в лесу он называл барсучьей норой. В книге «Под землей» он придумал подземный бункер, где спаслась компания охотников, когда наступил конец света. А в «Царице воздуха и тьмы», второй книге «Короля былого и грядущего», он повествовал о многовековом заточении Мерлина в пещере холма. «Славно будет слегка передохнуть несколько столетий», – заявил волшебник пораженному королю.

Страсть Уайта к тайным темным местам можно было бы объяснить его стремлением вернуться в материнскую утробу. Но для Уайта это была не утроба презираемой матери, а подземные укрытия. Там он был в безопасности – спрятан от зорких глаз преследователей.

Он сам соорудил себе могилу. Этакое подобие каркаса рыбачьей лодки из тонких ясеневых жердей, покрытых влажным одеялом, на котором зеленеют стебельки травы и горчицы. Уайт разбросал семена по шерсти и дождался, пока они прорастут. В то утро он трудился, напоминая черепаху в нависающем надо лбом и плечами панцире. Он вынес свою «лодку» в лес, сверху покрыл ее одеялом и улегся на землю внутри каркаса. У него нет табака. Курить нельзя. Едва получается двигаться. Он лежит уже не один час, дрожа от холода, в ожидании ястребов, которые так и не прилетят. Это бдение, тяжкое испытание, напоминает те долгие ночи, которые он провел с Тетом. Над «райдингами» снова гроза. Небо, как ржавая вода, а деревья, как чернильные пятна. Крупные капли барабанят по одеялу и забираются под одежду. Все тело распарилось – Уайт вспотел, а шерстяное одеяло промокло. Поднимающийся ветер несет запах заряженного электричеством воздуха. Теперь Уайт пребывает гораздо ближе к тем давно умершим людям, которые в состоянии его понять. Как и они, он укрыт в могиле. Мимо проходят браконьеры, и Уайт лежит, затаив дыхание. Эти люди знают лес как свои пять пальцев, они нутром чувствуют, что делается вокруг них. И они его не замечают. Он стал невидимым. Это почти чудо. Телесные страдания – ничто по сравнению с радостью, которую он испытывает, освободившись от боли, сопряженной с существованием у всех на виду.

Глава 21

Страх

Когда я стояла рядом с Мэйбл, склонившись над ее добычей, мне в голову всегда приходила одна и та же мысль: как я могу этим заниматься? Как я вообще могу охотиться? Я ненавижу убийство. Не могу наступать на паучков, спасаю мух, из-за чего надо мной все смеются. Сейчас я впервые поняла, что во мне проснулась жажда крови. Стоило мне лишь начать смотреть на мир глазами ястреба, как все объяснилось. Объяснилось и стало абсолютно очевидным. Заметив в небе птиц, я поворачивала голову и следила за ними с каким-то вожделением.

Ястребиная охота завела меня на самый край моей человеческой природы. А потом еще дальше, туда, где я уже переставала быть человеком. Ястреб летел, следом бежала я, земля и воздух виделись мне в мельчайшем узоре четко очерченных кривых, достаточных, чтобы отрешиться от всего, в том числе прошлого и будущего. Единственное, что имело значение, – это ближайшие тридцать секунд. Я чувствовала легкие порывы осеннего ветерка, огибавшие покатую вершину холма, понимала, что нужно держаться левее и проскочить с подветренной стороны в то место, где водятся кролики. Я карабкалась, шла, бежала. Прижималась к земле. Приглядывалась. Я научилась видеть вещи, которых раньше не видела. Вокруг меня жил целый мир. И его смысл был понятен. Но я знала лишь то, что знает ястреб, и влекло меня по земле то же, что и ястреба: голод, страсть, увлеченность, жажда найти, долететь и убить.

Всякий раз, как ястреб ловил какого-нибудь зверька, я переставала быть животным и снова становилась человеком. Передо мной была великая тайна, которая снова и снова озадачивала меня. Как останавливается сердце. Кролик, распростертый на куче листьев и зажатый в восьми цепких когтях, и ястребуха, расправившая над ним крылья, с раскрытым хвостом, горящими глазами и приподнятыми перьями на затылке – напряженная, склонившаяся над жертвой хищница. Я дотрагивалась до выпуклых мышц кролика, потом прижимала его голову ладонью у затылка, где мягкий рыжевато-коричневый мех, а другой рукой с силой дергала за задние лапки, чтобы сломать ему шею. Кролик успевал лишь несколько раз брыкнуть в ответ, и его глаза покрывались пеленой. Нужно было проверить, умер зверек или нет, поэтому я тихонько проводила пальцем по зрачку. Этой жизни пришел конец. Конец. Конец. Но другого выхода не было. Если бы я не убила кролика, ястребуха, сидя на нем, принялась бы за еду, и кролик умер бы во время пиршества. Так приканчивают свою добычу ястребы-тетеревятники. Граница между жизнью и смертью пролегает где-то посреди их трапезы. Я не могла допустить таких мучений. Охота превращает тебя в животное, но гибель животного вновь делает тебя человеком. Стоя на коленях рядом с ястребом и его жертвой, я чувствовала огромную ответственность, которая колотилась в моей груди и вырывалась наружу, раздувшись до размеров какого-нибудь гигантского собора.

Много лет я пыталась объяснить людям, что скорее буду есть пойманную ястребом пищу, чем мясо животных, которые прожили свою жизнь в темноте и тесноте хлева или клетки. Кролик скачет по полю, водит носом, принюхиваясь к запаху крапивы и корешков, а через мгновение он уже удирает, его хватают, и вот он мертв. Я говорила, что ястребиная охота не травмирует животное: оно либо поймано, либо убежало. И еще я говорила, что от охотничьих трофеев не остается отходов: все, что поймал ястреб, съедается либо им, либо мной. И если вы едите мясо, то это самый лучший способ его добывать.