Книга Ярмарка - Елена Крюкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Золотая села в машину, подобрав норковую шубку. Ее живые пальцы мертво вцепились в мягкий, шелковистый мех.
– Куда пожелаете? – угодливо спросил шофер.
– В ночной клуб «Ливорно». Напиться хочу. И танцевать. До упаду. – Она прищурилась. В стекла стучалась белая, мертвая метель. – Скорей! Гони!
Она стукнула шофера кулаком между лопаток.
Он резко взял с места.
– Быстрей! – кричала золотая бешено.
– А если мы разобьемся?
Шофер играл желваками под кожей скул.
Встречные машины резко чиркали черными спичками по ледяному черному асфальту.
В каждой встречной сидела смерть и смеялась.
– Разобьемся? Тем лучше! Давай разобьемся!
– Да что с вами? – спросил шофер.
– Я им отвалила на больных детей сто лимонов, – сказала золотая сквозь слезы, всхлипывая, закуривая. Высунула руку с сигаретой в открытое боковое стекло. – Сто лимонов! А жизнь моя сколько стоит?! А?!
Шофер, как безумный, гнал машину, молчал.
ЧЕРНОЕ АДАЖИО. ЧЕРНЫЙ ДОЖДЬ
Степан сидел в тюрьме, и тот из наших ребят, кто заступил место Степана, теперь распоряжался нами.
А я распоряжался – нами: Красным Зубром, Пауком, Кузей и Белым.
И собой еще распоряжался.
Самое главное в жизни – это, оказывается, распоряжаться не другими, а собой.
Потому что собой распоряжаться труднее всего.
В общем-то, почти невозможно.
Но у меня получалось.
Мы приготовили кучу листовок. Распечатали их на цветном принтере в городской типографии; моя девчонка помогла, договорилась. Красивые получились, цветные. С рисунками. Там было написано:
КАК ВЕСТИ СЕБЯ ВО ВРЕМЯ КРИЗИСА
КАК ВЕСТИ СЕБЯ ПРИ АРЕСТЕ
КАК ОТСТАИВАТЬ СВОИ ПРАВА
КАК ГРАМОТНО ПРОВОДИТЬ МИТИНГИ
КАК ОРГАНИЗОВАТЬ ПРОФСОЮЗ
и еще многое другое.
Это были вполне профессиональные листовки, я был очень рад. Текст мы составили сами. А картинки скопировали из старых учебников по гражданской обороне, немного приспособив их к нынешнему дню. Очень славно получилось.
Да, время. Время повторяется! Оказывается, ничего не изменилось.
Государство так же подавляет тех, кто в нем живет; а жители так же объединяются, чтобы бороться со злобным государством.
И фишка в чем?
Фишка в том, что и мы и они – один народ.
Одни и те же, вроде бы, люди.
Русские. Ну, пусть там татары, мордва, чудь белоглазая любая, это все равно, в России же живем, значит – русские.
И мы русские, и они русские. И Родина наша Россия.
И вот одна Родина гнобит и истязает другую Родину, и кровь из нее сосет.
Так какая же Родина и кому – Родина?!
Вопрос вопросов.
И мы, мы вроде бы знали ответ.
Или – только делали вид, что знали?
Я вот тут Паука спросил: «Эй, чувак, вот скажи мне. Ты знаешь, что делать, когда власть захватим?»
«Если власть захватим», – грустно поправил он меня.
«Если!» – каркнул я, как злой попугай.
Паук долго, близоруко щурясь, глядел на меня.
Я знал, что он ответил. Почувствовал.
«Не знаю», – еще мрачнее выдавил он.
«А кто должен знать?»
Я хотел это крикнуть зло, а вышел шепот, будто нас подслушивал кто.
«Командиры. Они умные».
«А мы что, выходит, недотыкомки?!»
Паук все свел на шутку.
«Рожами не вышли», – осклабился и заржал, жеребец.
И вот сидел я дома, а матери не было; Степан в тюрьме, листовки Кузя забрал – расклеивать, а я только что из типографии притащил целый ящик газеты нашей. Девчонка моя молодчина. Тонкая, а гибкая! Все чувствует, что делать надо. Мы верстальщице заплатили. С миру по нитке. В шапку собрали. Я у матери стрельнул. У верстальщицы детки малые, моя узнала – двое. Ей кормить их надо, понятно.
Печально что? Опять деньги.
То есть, если б нам надо было тиснуть за деньги порнуху какую – она бы и ее тиснула, не моргнула. Деньги заплачены, станок работает.
Станки ваши, деньги наши!
Рынок. Опять рынок.
Революция, ты-то хоть одна – не рынок!
«А может, тоже рынок?» – подумал я – и скорей отогнал от себя эту вшивую, паршивую мысль.
Мы-то – живые! Мы-то – не рынок!
А того, кого я избил и ограбил, того, мэрского племянничка, заморское отродье, я бы и избил и ограбил еще раз. Хорошо мы его выследили. Профессионально.
Я отомстил. Сначала его молодчики, гады, мне нос сломали и почки отбили.
Потом – я – ему.
Мы тоже хорошо деремся. Бьемся только так. Зубр вообще если задвинет – может на тот свет отправить запросто. Как делать нечего.
Мэрское отродье, а вот не находят меня пока. Не приходят за мной менты. Не волокут меня на суд. Что бы это значило? Может, он подох, чесночина, в больничке?
Туда ему и дорога. Это мы должны жить.
А они – жиряги, кастраты, скоты! – умирать.
Сидел я дома, в темноте; старики дрыхли; снег бился в черное окно.
И такая тоска меня взяла.
Прямо сердце взяла в кулак и стала выжимать, выкручивать.
Хоть вой.
Ну что, я выть буду? Спасаться как-то надо.
Я сел на корточки, пошарил на полке слепыми пальцами, вытащил наудачу кассету и сунул в старый, еще папки покойного магнитофон.
Кассета называлась «ЧЕРНЫЙ ДОЖДЬ. ЧАЙ В СТАРЫХ КВАРТИРАХ».
Музыка не полилась. Музыка застучала.
Она застучала в ребра, в глотку.
Гитары рвали воздух аккордами. Мне казалось – и ноги стучали, выстукивали такт черные пыльные берцы.
Музыка вошла мне под ребра, покрутилась вокруг сердца – и с корнями, с кровью стала отдирать от него костлявую руку моей тоски.
А она не отпускала! Она – впилась, почище девчонки в постели!
