Книга Хрупкие вещи - Нил Гейман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дверь кафе распахнулась, и Чарлин выглянула наружу.
– Пит. Ты уже все?
– Все?
– Иди работать. Харв говорит, твой перекур затянулся. И потом, ты замерзнешь. Ладно, давай ноги в руки – и марш на кухню.
Я смотрел на нее. Все смотрел и смотрел. Она накрутила на палец кудрявую прядь и улыбнулась мне. Я поднялся, расправил белую униформу помощника на кухне и пошел следом за Чарлин в кафе.
«Сегодня День святого Валентина, – подумал я. – Вот и скажи ей о своих чувствах. Скажи прямо сейчас».
Но я ничего не сказал. Не решился. Просто вошел в кафе следом за ней – унылый образчик немого томления.
На кухне меня дожидались горы немытых тарелок: я принялся сгребать объедки в мусорное ведро. На одной из тарелок остался кусочек какого-то темного мяса и пара ломтиков картошки, щедро политой кетчупом. Мясо, судя по виду, было почти сырым, но я обмакнул его в загустевший кетчуп и, когда Харв отвернулся, быстро сунул кусок мяса в рот, прожевал и проглотил. Оно было жестким, как хрящ, с металлическим привкусом, но я все равно его съел. Почему – сам не знаю.
Капля красного кетчупа сорвалась с тарелки, упала на мой белый рукав и растеклась в форме ромба.
– Эй, Чарлин, – крикнул я. – С Днем святого Валентина!
И принялся насвистывать веселый мотивчик.
Locks
Перевод. Н. Эристави
2007
Друг другу рассказывать сказки –
Занятье не только
Для дочери и отца,
А просто – для двух людей.
Я начинаю – в сотый, наверно, раз:
«Жила-была девочка, звали ее Златовласка,
ведь косы ее золотыми и длинными были.
Пошла она как-то в лес, и там увидала...»
«...коров», – звучит уверенный твой голосок.
(Ты вспомнила явно, как месяц назад,
в роще, близ нашего дома,
блуждали несколько телок, из стада сбежавших.)
«Ну, предположим, коров она встретила тоже.
Но в самой чаще она увидала дом».
«Большой такой, многоэтажный?»
«Нет. Маленький, весь расписной и очень красивый».
«Не-е. Дом был большой и многоэтажный».
О, как бы мечтал я воспринимать бытие
Столь же ясно, как и моя двухлетняя дочь!
«Ну да, конечно, – огромный, многоэтажный.
Вошла Златовласка в дом...»
Я вспоминаю невольно – в балладе Саути
Локоны героини посеребрила старость.
Старуха и Три медведя – каков номер!
Но, может, когда-то старуха была ребенком,
И косы ее тогда золотились?
Ох. Мы почти что дошли до медвежьей каши.
«Она была...»
«Слишком горячей?»
«Нет...»
«Слишком холодной?»
И – наконец-то в единый голос –
«Она была очень вкусной!»
Домучена каша. Грязные – все три ложки.
Прошла Златовласка в спальню,
Разворошила постели
И в меньшей из всех уснула.
И тут воротились медведи...
Я, все не в силах забыть о Саути.
Рычу на разные голоса:
Суровый рев Папаши-Медведя
Пугает – и восхищает.
Знаешь, дитя мое, – был и отец твой некогда мал.
Он тоже любил эту сказку
Воображал себя
Не кем-нибудь – Медвежонком.
Кто съел мою кашу? Кто пил из моей чашки?
И что за девчонка сопит у меня в постели?
Я жалко скулю, – весь в роли, а ты смеешься.
«Кто ел из моей миски?
Кто пил...»
«Из моей чашки», – ответ твой
подобен слову «Аминь».
Медведи шагом сторожким крадутся наверх.
Их дом обесчещен. Они наконец понимают
Смысл слова «замки». Они доходят до спальни.
«Кто спал у меня в кровати?» – и я замолкаю,
в сознаньи –
отзвуки старых шуток, и порнофильмов нелепых,
и заголовков страшных газетных.
Однажды, дитя мое, рот твой тоже
Скривится усмешкой.
Сначала не станет слов, невинности – позже.
Невинность – товар, что давно уже вышел из моды.
«Если б я мог, – писал мне когда-то отец.
сам, как медведь, огромный, –
Я бы тебе отдал свой жизненный опыт.
Чтоб не был твой опыт столь горьким».
А я бы его опыт тебе завещал...
Но все мы, увы, совершаем свои ошибки. Мы все
Спим в медвежьих постелях.
Когда родятся дети твои, когда твои темные косы
Посеребрит время.
Когда ты начнешь стареть, и выйдут из сумрака ночи
Твои Три медведя, – что в их глазах ты увидишь?
Какие расскажешь сказки?
«А Златовласка выскочила в окошко
и быстро-быстро...»
давай-ка хором! –
«...домой прибежала!»
И ты смеешься: «Еще, еще!»
Друг другу рассказывать сказки – это занятье!
Наверно, теперь я похож на Медведя-папу.
Каждое утро я запираю двери на все замки,
А когда возвращаюсь – проверяю кровати и ложки.
Снова.
Снова,
И снова...
The Problem of Susan
Перевод. Т. Покидаева
2007
Ей опять снится тот сон.
Она стоит на краю поля боя, вместе с братьями и сестрой. Лето. Трава невероятно зеленая, яркая, сочная, как на крикетной площадке или на склонах Саут-Даунса к северу от побережья. На траве лежат мертвые. Только это нелюди. Вот кентавр с перерезанным горлом, буквально в двух-трех шагах от нее. Она смотрит на мертвого кентавра. Его лошадиная половинка покрыта ярко-каштановой шерстью. Загорелая кожа на человеческой половинке – коричневая, как ореховая скорлупа. Она вдруг ловит себя на том, что смотрит на лошадиный пенис. Интересно, а как размножаются кентавры? Она представляет себе, как он целует ее, крепко-крепко, и его борода щекочет ей кожу. Взгляд сдвигается к ране на горле, к липкой лужице крови черно-красного цвета. Мурашки по коже.
Мухи жужжат над телами мертвых.
Цветы как будто запутались в высокой траве. Они расцвели вчера. В первый раз за последние... сколько лет? Сто? Или, может быть, тысячу? Или сто тысяч лет? Этого она не знает.
