Книга Обитель милосердия (сборник) - Семён Данилюк

— Семен Александрович? (кажется, он впервые назвал меня по отчеству). Вам разрешен перевод на работу во ВНИИ. Можете оформляться. Поздравляю. — Сквозь официальный тон угадывалась легкая обалделость.

Я положил трубку и опустился там, где стоял. Послышался нежный поздравительный перезвон. Я сидел на продавленной коробке с хрусталем и бессмысленно улыбался. Много позже я узнал-таки, что это был за «главный ресурс». Оказывается, Анатолию Петровичу Гуляеву в своё время случилось оказать Александру Устиновичу Черненко серьезную услугу. И он напомнил об услуге, попросив взамен открепление для меня. Черненко, связанный обещанием Сдиру, готов был выполнить любую другую просьбу. Гуляев, поджав губы, настоял. Кстати, сам Анатолий Петрович ни разу эту историю не подтвердил. Подробности я узнал от инспектора УУЗа, подслушавшего обрывок горячего спора.

Предлагаю вникнуть. У Гуляева, как у всякого, была куча проблем, в том числе незащищенная докторская диссертация, разбитая в аварии «Волга», застарелая очередь на жильё для незамужней дочери. Слово брата генсекретаря шутя решало любую из них. А он истратил уникальную возможность, чтобы помочь, пусть симпатичному, пусть перспективному, но совершенно постороннему парню.

К моменту моего прихода в лабораторию положение Анатолия Петровича было шатким. Гуляева назначили начальником отдела на место профессора Корнеевой. Именно она создала этот отдел, подобрала и выпестовала молодых ребят, ставших его сердцевиной. Птенцов гнезда Корнеева. А ушла, не сработавшись с самодуром — начальником института. Смириться с увольнением любимого руководителя птенцы не желали и принялись поклевывать ее преемника. Гуляев с его тяжеловесной манерой общения, тягучей речью словно специально подставлялся под насмешливые сравнения с искрометной Корнеевой. В лаборатории с чьей-то легкой руки его окрестили Гулливером.

Злоязыкий шутник, обыгравший небольшой росточек, не подозревал, что попал в точку. Потому что это в самом деле был Гулливер, великодушный, преданный делу, которому служил. Насмешки за спиной, открытая язвительность при публичных обсуждениях стекали с него, как вода по дождевику. Он будто не замечал их, следуя избранным путем и заставляя следовать им остальных. И прежние непримиримые отступились. Они продолжали звать его Гулливером. Но теперь уже совсем с другой, озадаченной интонацией.

Говорят, наши недостатки — продолжение наших достоинств. Непоколебимое упорство, спасшее меня осенью 1984 года, вскоре стало причиной бесчисленных стычек меж нами.

В 1985 году я был включен в авторский коллектив по подготовке пособия «Задержание подозреваемых». Подходил срок сдачи пособия в РИО. А руководитель темы Гуляев лежал со сломанной ногой в госпитале (в пятьдесят лет на футбольном поле пошел в жесткий стык). Вместе с третьим членом нашего авторского коллектива Сережей Забариным (ныне — известным московским адвокатом) мы навестили его, дабы снять последние мелкие замечания. Нам казалось, что мелкие. Но первое же наше предложение: прописать в пособии требование, чтобы фактических подозреваемых не допрашивали в качестве свидетелей об обстоятельствах совершения ими преступления, вызвало решительный отпор. Все попытки убедить Гуляева отметались. Я вновь ощутил хорошо знакомый железобетон. И, как при первой стычке, в свою очередь, вскипел. Посыпались искры. На звуки ругани начали заглядывать обеспокоенные больные, медсёстры. Спохватившись, мы с Забариным замолчали. Гуляев недоуменно насупился:

— Ну, что умолкли? Продолжайте, доказывайте. У нас же живая полемика. Каждый открыт для убеждения.

Не сговариваясь, мы с Серёжей бессильно рассмеялись.

За этот фрагмент отвечал я. И сдал его Гуляеву в том же виде.

— Хотите, сами правьте. Только тогда снимите мою фамилию.

Надо отдать должное Анатолию Петровичу — он не изменил ни строчки. Видно, поразмыслив, согласился.

Впрочем, точно так же от него страдали и люди, куда более высокопоставленные: руководители Верховного суда, прокуратуры, МВД — все, кому доводилось вместе с Гуляевым готовить бесчисленные законодательные проекты, предложения и рекомендации. Убежденный в своей правоте (а в ней он всегда убежден), Гуляев додавливал любого оппонента. Ни регалии, ни звания, ни титулы не могли заставить его отступиться от того, что считал правильным.

Я долго удивлялся, почему же упёртого, беспокойного этого человека продолжают приглашать в высокие комиссии, где так ценятся благолепие и единодушие. Да потому что во всяком деле нужен двигатель. А моторный трудоголик Гуляев вытягивал любое, самое безнадёжное поручение, расчищая преграды и завалы с неотвратимостью маленького шагающего экскаватора.

Хорошо помню конец восьмидесятых. Институт, как и вся страна, бурлит. В ожидании счастливых перемен никто не работает. Времени с девяти до восемнадцати едва хватает, чтоб перечитать ворох свежих газет. В курилках, коридорах, в кабинетах нескончаемые диспуты о будущем державы. Весомее и авторитетнее всех голоса первых институтских лоботрясов. Начальник лаборатории, прежде жесткий поборник дисциплины, ходит по кабинетам и — знак демократических перемен — караулит свою очередь на журнал «Огонёк».

И посреди этого гвалта, склонившись к столам, корпят два человека. Гуляев и другой Гулливер — Анатолий Павлович Дубровин — готовят методические рекомендации для Главного следственного управления МВД.

— Сеня! — подзывает меня Гуляев. — Давай посоветуемся насчет рекомендаций.

— Какие, помилуй бог, рекомендации? Кому они сейчас нужны? Страна разваливается!

Оба непонимающе смотрят: при чем тут развал, если есть поручение?

Я вот теперь думаю: если бы таких Гулливеров было хотя бы по одному на десяток, может, и развала страны не случилось бы?

Но случилось. В девяностые тухлые годы страна жила как девка, изгулявшаяся, пропившая всё из дома. Все ходили потерянные, пришибленные. Каждый приспосабливался к новой действительности как умел. Сам я, не защитив докторскую, сбежал в банк.

Профессора, учившие меня служению науке, презрительно кривившиеся при слове «плагиат», кропали диссертации для выбившихся в депутаты олухов. Встречи с прежними коллегами начинались и заканчивались жалобами на унизительное безденежье.

Гуляев и здесь выбивался из общего ряда. Преподавал в пяти-шести вузах сразу, подрабатывал статьями для коммерческих журналов. Хватался за всё и всё успевал. Будто пересел с шагающего экскаватора на юркий бронетранспортер. Но говорить об этом решительно не желал. Потому что жил и горел совсем другим. Все знали, что Гуляев активно пробивает проект нового уголовно-процессуального кодекса. И при редких встречах с бывшими «лабораторцами» спешил любой разговор повернуть на то, как быстрее поменять законодательство и тем самым положить конец беззаконию (наивно увязывая одно с другим).

— В Госдуме сопротивление большое, каждый абзац в УПК приходится пробивать, — жаловался Анатолий Петрович. — Кстати, послезавтра мне на комитете одно спорное место защищать — давайте-ка обсудим. Сеня, поставь рюмку. Успеешь надраться!