Книга Медленнее, ниже, нежнее… - Татьяна 100 Рожева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вот кобель! Я уж думала, отсохло у него всё!
– Он масло тыквенное ест, смазывает.
– Я, честно говоря, знала, что ничего не выйдет.
– Почему?
– Он мне как-то чай подарил. Такое дерьмо! А хороший человек плохой чай подарить не может!
– Да…
– Ну и не расстраивайся! На наш век графоманов хватит!
– Наливать?
– Подожди, заварится…
«Он пригласил меня в музей, хоть был мне не сестра» – изгалялась я над старым советским стихом, шагая к Пушкинскому музею мимо нового храма Христа спасителя, все равно напоминавшего памятник белотелым посетителям бассейна в золотых резиновых шапочках.
К Пушкинскому музею я шагала на свидание. Мы зацепились друг за друга в сети крючками мнений о живописи, выяснили, что оба любим импрессионистов, и он пригласил меня на выставку в Пушкинский. Кстати, вопрос, почему музей изобразительных искусств носит имя поэта, всегда меня занимал. Вот его и задам ценителю художественного искусства с антихудожественным ником «Нормальный парень». Отличный вопрос для знакомства. Говорит обо мне и даёт возможность поговорить ему, – решила я и прибавила шаг.
Крупного брюнета в очках, в лихо закрученном вокруг шеи бордовом шарфе, именно такого, как он себя описал, я увидела издалека. Он прохаживался возле входа, перекатываясь с пятки на носок, словно крупная птица, и поглядывал на часы. Я опаздывала. Высвистывать в голове познания в орнитологии, чтобы вспомнить птицыну фамилию, было некогда.
– Здравствуйте. Вы – нормальный парень?
– А я уже дал повод сомневаться в моей нормальности? – посмотрел он на меня сквозь стекла очков.
– Это Ваш ник, извините. Я Нанэ.
– Ах, да! Прошу прощения! Здравствуйте! Меня зовут Лев. А вас? Кстати, почему Нанэ?
– На «нэ» моя фамилия. Как в институте выкликали по списку– «кто на «нэ»? – я на «нэ». Всё просто. А зовут Татьяна.
– Очень приятно. И в таком случае я «на Е».
– Вы «нае» или вас «нае»? – не удержалась я от шутки.
Он склонил голову набок, как делают только умные птицы и старые львы, и произнёс:
– Чаще я, надеюсь. А вы намного симпатичней своей фотографии.
– Спасибо. Вы тоже симпатичней того пеликана, что у вас вместо фото. Кстати, почему? Фото пеликана, зовут Лев, ник «нормальный парень». Зачем нормальному парню Льву скрываться за чуждым ему пернатым?
Он пожал плечами.
– Не задумывался. Поставил первое, что оказалось под рукой. Какая разница, чье фото. Главное при общении.
– Вы правы. Рада, что вам пришла в голову идея пригласить меня в Пушкинский. Честно говоря, сто лет здесь не была.
– А вы москвичка?
– Да. Но импрессионистов видела последний раз в Париже, два года назад.
Он нахмурился:
– На Монмартре одни арабы…
– И наташи…
– Он был монтёром Ваней, но в духе парижан, себе присвоил звание электротехник Жан. А я не против проституток, особенно если она Эдит Пиаф.
– Вы всех проституток заставляете спеть? А вдруг Пиаф?
– Я толерантен.
– Толерантен, пунктуален, адекватен. Сегодня смог, сэр.
– Сказал попугай попугаю – попугай, я тебя попугаю. Ну что ж, отвечал попугай, – попугай, попугай, попугай…
«Мы со старушками – смотрительницами, пожалуй, можем с ним и не справиться», – подумала я и сделала полшага в сторону.
Лев улыбнулся.
– Да, я сумасшедший. Беседер…
– Это диагноз?
– Согласие. Берите меня голыми руками. Я вообще открытый человек. Подходи, бери, уноси…
– Килограмм сто пятьдесят, поди, раз такой смелый?
– Вот тут подкачал. Всего девяносто пять.
– Всё равно много. Придётся идти своими ногами.
– Я – за. Пойдемте, нас ждет храм искусства!
В храме искусства он кивнул милиционерам на входе как родственникам, и тут же занял очередь в кассу.
– Вы тут как родной, Лев.
– Да. Я тут часто бываю. Мне после этого хорошо. Меня очищает их искренность и грусть. Я так не умею…
– Вы рисуете?
– Нет… Я имел в виду, так жить не умею…
– А я так и живу, мне кажется. То есть, так мир вижу, стоит только прикрыть глаза.
– Внутри – да, а так, вечно кого-то приходится изображать. Не люблю себя за это.
– Смотря как к этому относиться. Можно же это делать внутри. Тогда даже весело от собственной многослойности.
– Конечно, можно, но как научиться не краснеть?
– Решать вопросы в бане.
– Это уже сюрреализм.
– И даже андеграунд.
– Я предпочитаю регги.
– Как насчет джаза?
– Раньше я любил ходить в «Толстый Mo». Давно не был. Я просто раньше рядом жил…
– Сейчас рядом с Пушкинским живёте?
– Почему?
– Не знаю. Ходите.
– А мне, честно говоря, не нравится в Пушкинском. Зря они золотые цепи поснимали и красные пиджаки.
– Что поснимали? – не поняла я.
– Что? – переспросил он.
– Какие цепи в Пушкинском поснимали?
– Как какие… Ох, я перепутал музей с рестораном, – смутился он. – Только сейчас дошло.
– Вы еще раньше перепутали художественные направления с музыкальными.
– Для меня андеграунд это джаз… Два билета, будьте добры, – Лев сунул большую голову в половинку обруча кассы.
Напротив напудренного лба кассирши сообщалось, что соотечественникам билет в музей обойдется в пять раз дешевле, чем уважаемым гостям РФ.
– А ведь таки возникает приятное чувство гордости за свое гражданство, правда? – спросила я.
– Редкий случай, когда гражданином России быть выгодней, чем американцем, – заметил он, ссыпав мелочь в карман брюк.
– Вы американец?
– У меня двойное гражданство.
– А почему я не вижу ни одной вывески по поводу импрессионистов? – огляделась я.
– Потому что их здесь нет.
– А зачем мы здесь?
– Здесь забавная выставка на втором этаже. Но можно и по классической экспозиции пройтись. Освежить, так сказать. Она, правда, закрыта частично.
Мы отправились освежать классическую экспозицию. Лев целомудренно брал меня под локоть, воспроизводя шёпотом мне прямо в ухо и наизусть информацию с табличек возле экспонатов, не хуже электронного гида. Даже лучше, если учесть тактильные ощущения. Большая часть классической экспозиции действительно оказалась закрыта на реконструкцию. На первом этаже действовали лишь Греция, Рим и частично Египет. Из трех источников и трех составных частей мировой культуры осталось два с половиной. Сквозь этот неполноценный базис проросла на второй этаж выставка «Мастера французской афиши», в которую Лев уверенно ввел меня за локоть.
