Книга Семён Светлов - Алексей Лукшин

«Нас всех объединила смерть человека. Она тоже имеет некую силу. Смерть и объединять… Кто бы мог подумать. Удивительно: у Тараса слёзы, у Эдика слёзы. Им бы радоваться привалившему счастью. А оно – вон что. Слёзы. Горечь. Где же сказано, где?»

Андрея повело от напряжения. Он так сильно хотел вспомнить, но память подводила. Нет, она, конечно, не подводила в прямом смысле этого слова. Суть он, конечно, передал бы. Но кому она нужна? Он задумал всё-таки слегка приблизить к языку когда-то прочитанный текст. Поймал себя на мысли, что, как в бане, на солнечной жаре или в духоте, голова кипит и отказывается воспроизводить хорошо запечатлённые фрагменты. Так же и на морозе. «А сейчас-то с чего?» – сомнения, как бражка, загуляли нём. Он посмотрел вокруг. Никто не смотрит. Потрогал волосы, по крайней мере, он представил так, что трогает волосы, а сам дотронулся до головы: «Холодная или нет. Не тёплая. Но на улице не холодно. Да, с возрастом надо шапочку надевать. Пару лет – и совсем мозгов не останется. А вместе с этим поправился, одышка появилась. И курить пора бросать. Сколько предстоит борьбы! На чём же остановился? А! Надо вспомнить отрывок». Он потерял чувство реальности на время, пока вспоминал.

«…если же скорбим и плачем, нет. Если же скорбим и рыдаем о преставлении близких, безмерно обливаемся слезами, то обличаем себя, значит только устами исповедуем веру и надежду, а не сердцем и твёрдою мыслью. Да, точно – твёрдою мыслью».

Стоявший в стороне человек обратил на него внимание и не понимал: «Вроде с виду нормальный! А вытаращил глаза, как больной какой. Было бы куда! А то на ботинки тому, слева. Ладно, ботинки были бы грязные или рваные. Не ботинки – туфли. Вроде отличные. Что на них так смотреть? Не-е, правда, с ним что-то не так. Переживает сильно, наверно. Ладно, бог с ним!»

Андрей повторил снова и окончательно успокоился, поднял глаза. Он как бы возвращался и набирал силы к восприятию действительности. На него посматривал тот самый, который минуту назад оставил свои размышления о нём, но нет-нет да кидал на него обеспокоенный взгляд.

«А этот демон что на меня так смотрит?» – первое, что пришло Андрею на ум.

Тот же, наоборот, расслабился: «Наконец-то пришёл в себя. Горем убит! Точно». И больше уже не смотрел в его сторону.

«Так! И что! – рассуждал Андрей. – Возрадуемся за него, ибо до Отца он в путь тронулся. Нет! Ересь! Опять лицемерие!»

Эдик Светлов водил глазами как из-под мрачной тучи. Люди, прощаясь с Семёном и глядя на Эдика, выражали на своих лицах понимание и, что странно, извинения. Мол, понимаем, извиняй, что так уж вышло. Эдик в ответ еле кивал согласно: да уж, да уж, с кем не бывает, и что он непременно переживёт трагедию, проявляя вздохом и расширяющимися крыльями носа устойчивость своей натуры к подобному, хоть и редкому явлению.

Он шепнул Тарасу, потому как тот ему сказал, что ему надо на недельку отлучиться и потому спешить, чем больше заставил в душе содрогнуться Эдика:

– Тарас, если согласишься, о чём я прошу. Около дома говорил. Квартиру трёхкомнатную, – он очень хотел боковым зрением убедиться, что Тарас слышал, и понять, как же всё-таки воспринимается его желание, – я тебе против Марии помогу. Он всё равно бы не захотел, чтобы ей досталось.

Он не произнёс – брат или Семён. Обижать не хотел скорее всего.

Тарас молчал.

Застучали в разнобой комья, ударяясь о гроб.

«Гроздья рябины так падают. Похоже. На крышу из шифера». У Андрея, как он ни хотел, как ни силился, не получалось быть вместе со всеми здесь. «Концерт! Всего лишь концерт. Через неделю, нет больше, картина выдавит из себя всё неестественное. Как капельки олифы, на полотно выползут все противоречия, низменные желания и настоящие помыслы. Краска высохнет. И будет прекрасная вещь. И только при близком рассмотрении на ней совсем ничего не поймёшь. Откуда чего взялось? Размазня. Хаос. Бардак. Содом и Гоморра. Непонимание полное. Отойти. Скорее отойти. Всё тут же преобразилось. Какой-то мазок, ляпушка! Без него не обойтись. Существенную роль играет на общем фоне».

Люди постепенно расходятся, кто прощается. Эдик Светлов вытирает слёзы и всхлипывает так, что те, кто стоят рядом, слышат. И похоже заражаются тем же. У Тараса словно комок застыл в горле.

Жена Маша, бледная и мраморная, застыла без слёз. Смотрит странными глазами. «Завтра. Что будет завтра? Ладно, не завтра. Чуть позже. Как дальше жить? Был и нету. Смысл-то где? Картина будущего пропала». Перед ней возник страшный, непонятный образ, в котором, видимо, просвечивал ответ в виде пустоты.

Дочь стояла и поддерживала её. Такая взрослая. Серьёзная и красивая. Думает. Думает ведь. Ей идёт. А может, и вправду ума прибавляется, а не просто видимость.

Когда все молча расходились по машинам и автобусам на поминки, Андрей на дальней тропе увидел неприметно стоящую знакомую фигуру. «Маша! Маленькая. Пришла проститься».

Она стояла и ждала, когда народ разойдётся, чтобы постоять и проститься около насыпи.

«Она меня послушалась, – заключил Андрей, – не пришла. Ни домой, ни на кладбище. Молодец!» И странно, вместе с непреодолимой к ней неприязнью, он испытал в этот миг вполне объяснимую жалость к ней. «Она не видела Семёна лежащим во гробу. Не видела мёртвым. Счастливая, быть может!» Быстро проанализировав, холодно и расчётливо он всё-таки решил: «Поплакать над гробом тоже есть счастье влюблённого. Дать горю выйти. Любила не любила, а привычка-то, конечно, была. Порой привычка, а порой уже и образ жизни. А сломать образ жизни… Для многих это конец. Два года назад, год назад – подразумевал ли кто о таком конце».

Андрей сел в машину. Солнце скрылось, когда гроб накрыли крышкой и заколотили. Больше оно на небо не вышло. Где-то вдалеке маячила чистая небесная голубизна, но обходила стороной. Прохлада становилась ощутимей. В машине ветра не было и думалось гораздо легче.

Молодость имела привычку рассуждать о смерти как о значимом событии. Схоронив известного человека, о нём ещё говорили, вспоминали, перебирали случаи, постоянно на чаше весов взвешивали его намерения с делами, объясняли и оправдывали, если это было удобно. Одним словом, покойный долго не выходил из головы.

А если хоронили ровесника, одноклассника, как бы совсем молодого мальчишку или девчонку? Что это было? Событие. На местном уровне не меньше производящее впечатление, как, например, для целой страны уход из жизни известного артиста, политика, может, мэра или губернатора.

Что же думать, когда дойдя до половины своей жизни, скажем, до сорока или чуть больше, провожаешь сверстников по несколько человек и больше. И с каждым годом их поспешное удаление от нас всё меньше и меньше обращает наше с вами внимание к ним. Где-то раз и мелькнёт маленькой мыслишкой, что есть очередь, да-да, есть. Не сомневайтесь. И все мы в ней стоим. А что все заулыбались? А? Радуетесь? Те двое побежали. Не сразу сообразил. Вне очереди они. Ну да. Пусть бегут. Нам бы молчком отстояться. И пропускать готовы. И пропускать. Пропускать.