Книга Жнецы - Джон Коннолли

– Бентон. Стрелял Бентон.

– Бентон, – с легкой задумчивостью повторил Блисс, видимо, закладывая имя в память.

Майклу подумалось, не обрекает ли он таким образом Бентона на какие-то неприятности.

– А ты когда здесь будешь?

– Скоро, – скрипнул голосом Блисс. – Скоро…

Глава 12

Луис не сводил глаз с человека, лежащего внизу на больничной койке. Гэбриел выглядел еще мельче и старее, чем до этого, – таким дряхлым, что не сразу и узнаешь. Даже при свете дня он казался исхудалым до крайности, еще больше, чем накануне. Кожа была землисто-серой, с темно-желтыми пятнами в тех местах, где применялась мазь. Глаза ввалились в черно-лиловые впадины, напоминающие синяки боксера, которого, прижав к канатам ринга, долгое время полубесчувственного метелил противник. Дыхание слабое, едва уловимое. Прикрытые слоями примочек раны смотрелись как заклеенные бельма, под которыми кое-как теплилась рассосавшаяся по телу, уже убывающая жизненная сила. Будь Луис свидетелем той стрельбы, он бы, наверное, заметил, как она исходит, истекает из пулевых отверстий бледным облачком среди крови. Эта сила уже никогда не возвратится. Теперь она утрачена, а вместе с ней утрачена и некая сущностная часть Гэбриела. Если он и выживет, то прежним уже не будет. Гэбриэл из тех людей, что беспрерывно сражались со смертью долгие годы, неизменно наращивая темп этой борьбы. И вот теперь смерть в ней одолевает, и ее больше не поворотить вспять.

Ожидаемого полицейского присутствия возле старика не оказалось. Это поначалу насторожило, но вскоре Луис разглядел, что Гэбриела, по всей видимости, оберегают другие люди. В правом верхнем углу палаты находилась миниатюрная камера слежения, встроенная в интерьер то ли на постоянной основе, то ли специально для этого пациента. Безусловно, надзор через нее осуществлялся и за Луисом. Он ожидал, что кто-нибудь появится, но никого не было. Вероятно, сам факт, что его подпустили так близко к Гэбриелу, означал, что наблюдатели в курсе, кто этот посетитель. И если что, его всегда можно найти, благо местонахождение известно.

Луис коснулся ветхой руки Гэбриела – черное на сероватом. В жесте были нежность, сожаление, а вместе с тем на лице Луиса проступило и кое-что еще: что-то сродни ненависти.

«Ты меня создал, – подумал Луис. – Без тебя кем бы я стал?»

Сзади отворилась дверь. Было видно, как приближается сиделка – ее силуэт отражался на полированной стене за койкой Гэбриела.

– Сэр, вам пора уходить, – сказала она.

Луис в ответ чуть склонил голову и, подавшись вперед, нежно прикоснулся губами к щеке своего наставника, все равно что Иуда, обрекающий Спасителя на мученическую кончину. Луис был безотцовщиной, и вместе с тем отцов у него было множество. Гэбриел являлся одним из них, и Луису еще предстояло изыскать способ простить ему все им содеянное.

* * *

Милтон стоял в небольшом кабинете в нескольких шагах от палаты Гэбриела. На двери была табличка с надписью «Персонал», а за ней находились письменный стол, два стула и набор оборудования, позволяющий делать аудио- и видеозапись наблюдения. У правоохранителей это место называлось «Вспомогательная сестринская станция», или «Вспомсест», – ресурс общего пользования, теоретически доступный всем агентствам по предварительной заявке. На самом же деле станция предоставлялась в пользование лишь по жесткой иерархии, а Милтон правил ею, как петух на птичьем дворе. Сейчас он стоял у экрана в сопровождении двух вооруженных агентов, бдительно следящих за тем, как Луис выходит из палаты, а дверь за ним бесшумно закрывает сиделка.

– Боевая тревога, сэр?

– Отставить, – вслед за нелегкой паузой ответил Милтон. – Пусть уходит.

* * *

Напарники стояли в офисе Луиса, возле разбросанных по столу хойловских бумаг и карт. Личные замечания и наблюдения Луиса были приписаны красной ручкой. В таком виде вся информация представала последний раз. По окончании обсуждения все это будет уничтожено: разорвано на мелкие клочки, а затем сожжено. Здесь же на стуле лежали свежие карты, а также копии фотографий и спутниковых снимков, предназначенные для показа остальным.

– Сколько? – осведомился Луис.

– Чтобы сделать работу или сделать ее как надо?

– Сделать как надо.

– Как минимум шестнадцать. По двое на каждый мост, может, и того больше. Четверо в городке для прикрытия. Две четверки для подхода к участку по местности. А еще, если б мы жили в идеальном мире, жопастый вертолет, чтобы всех забрать под конец. Сотовой связи так глубоко в горах нет. Деревья и угол наклона подсказывают: рации там тоже без пользы.

– А спутниковые телефоны?

– Ага, а еще письмо с признанием копам в придачу.

Ангел пожал плечами: за спрос по сусалам не хлещут.

– Ну так сколько набирается?

– Десять, включая нас с тобой.

– Можно подключить Паркера. Стало бы одиннадцать.

Луис покачал головой:

– Мы эту кашу заварили, нам и расхлебывать. Давай-ка посчитаем, какой у нас расклад.

Он поднял со стола четыре снимка особняка Лихагена с разной степенью увеличения и разложил рядком, сличая углы, открытые точки доступа, сильные и слабые стороны.

Ангел отошел в сторонку, давая напарнику сосредоточиться.

Оба понимали: вообще-то так дела не делаются. Если подходить с умом, то необходимы дополнительные проверки, недели (если не месяц) подготовки, альтернативные тактики подхода и отхода, а у них ничего этого нет. С одной стороны, понятно: ситуация экстренная. Друзья, их собственный дом – все находится под прицелом. Серьезно ранен Гэбриел. Даже без предоставленной Хойлом информации ясно: действующий против них человек настроен крайне решительно и на попятную ни в коей мере не пойдет. Он будет с тупой решимостью делать все новые и новые броски, пока не добьется своего, а в итоге рискуют все близкие к Ангелу с Луисом люди.

Как и в большинстве нюансов, что касались их обоих, именно Ангел отличался большей восприимчивостью и пониманием подспудных мотивов, способностью инстинктивно вживаться в чувства других. Несмотря на все, что оставалось сокрытым в партнере, Ангел на свой манер подстраивался под его ритмы, способ мыслить и рассуждать – что, по его тайному мнению, в их отношениях чуждо Луису.

Для человека, столь долго обитающего в сером, лишенном морали и совести мире, Луис был абсолютно в ладу с его черно-белым спектром. Он не подвержен болезненному самоанализу, а если и проводил его, то затем тут же, одним движением отбрасывал, словно выступал совершенно сторонним наблюдателем своих собственных просчетов и неудач. Иногда Ангел задумывался, не следствие ли это избранного Луисом образа жизни. По его подозрению, это, судя по всему, совокупный аспект сущности Луиса – такая же неотъемлемая его часть, как цвет кожи и сексуальность. Нечто вытравленное в его сознании еще до того, как он покинул материнскую утробу, и постепенно утвердившееся в нем по мере взросления. Гэбриел лишь выявил в подопечном эту предрасположенность и довел до нужной кондиции.