Книга Мера моря. Пассажи памяти - Ильма Ракуза

Мы верим в числа? Осторожно оплетаем себя историями, формируя кокон, наш общий. Но мы не замыкаемся в нем, а движемся дальше, в открытый космос. Как того требует наша природа. Чтобы ночью сплестись друг с другом в единое целое.

Мы с М. у тенистого источника в зарослях Вара. Стоп-кадр. Мы молча разглядываем романский крестовый ход в Ле-Тороне. Стоп-кадр. М. играет на большом органе в Сен-Максимен, показывает язычковые регистры. Стоп-кадр. Мы гуляем в лунную июльскую ночь. Стоп-кадр. Я смотрю, как М. преподает. Стоп-кадр. Он ищет мой взгляд, а вокруг любопытные студенты. Стоп-кадр. Сбежав от гомона учеников, мы завтракаем на холме над Сен-М. Стоп-кадр. Под пенье цикад мы ласкаем друг друга. Стоп-кадр. Ночью лежим в бывшей монашеской келье, делим узкую кровать. Стоп-кадр. В рассветных сумерках я крадусь к себе, потому что… Стоп-кадр. Потому что нельзя давать повод к сплетням. Стоп-кадр. Ожидая его, я обнимаю ствол пинии. Стоп-кадр. Ожидая его, я читаю сокровенную книгу. Стоп-кадр.

В нашем счастье есть капля горечи: М. женат. Я не ощущала себя ни тайной женой, ни любовницей, было лишь потаенное чувство вины. И знала, что у меня нет никаких прав на его будущее. Мы мало говорили об этом. Мы грелись в лучах солнца. С самого начала наши встречи были ограничены временем, и именно поэтому они были праздником вне сроков и норм. Я сопровождала М. на запись пластинок в Голландию и Данию, мы встречались то тут, то там, бросались друг другу на шею. И сразу все было в порядке. Отступали головная боль, душевная боль. Все налаживалось. Он брал меня за руку, и мы шли к органу. Только музыка не знает границ.

М. как музыка, как медиум, как мечта.

Отрезвление? Оно нас обошло, как и рутина. Мы жили в условиях чрезвычайного положения.

Как-то он написал мне: кожа церкви дрожала. И тебе было очень холодно. Как-то я написала ему: не забывай, я жду тебя повсюду. Я не давила на него слезами и прикладной романтикой. В нашей любви не было места давлению.

Только обстоятельства стояли на пути.

Краткие перерывы становились все длиннее и длиннее. Наши прикосновения переместились в переписку. Мы сдавались, необъяснимо и очень медленно. Не теряя друг друга из вида. Говорить о конце, нет, это не для нас.

LVI. Прага

С швейцарским паспортом я начала свое возвращение на восток. В Париже я металась между русскими и польскими эмигрантами, без особой радости. И вот теперь я хотела, я могла сама убедиться, каково там на самом деле. За «железным занавесом». В коммунистическом чаду.

Папа удивлен, что я хочу выяснить это немедленно. Едва получив красный паспорт с белым крестом, я записалась на студенческую поездку в Прагу. К Кафке, к Голему, сметановской Влтаве. В совершенно незнакомую страну.

Апрель 1967 года. В Цюрихе снеговые облака, на той стороне – хмурый день. Таможенник холоден, зато нас принимает молодой экскурсовод со смеющимся лицом. Я до последнего цепляюсь за этот смех, за теплый взгляд. Автобус трясет по плохой асфальтовой дороге, потом по булыжной мостовой. Привет, прошлое. Пока Ян нараспев рассказывает нам историю своего родного города, я вижу, как мимо меня проходят воспоминания: дома, тротуары, облезлые фасады, серость. Следы войны. Меланхолия детства. Меня увлекает водоворот времени.

Визжащие трамваи. Как тогда, в Будапеште? Покрой пальто. Как тогда, в Триесте? Портфели. Как у моего дедушки? Потом, когда мы выходим из автобуса, и мне в нос бьет запах бурого угля, я знаю, где я. Наконец, дома.

И теперь удержу нет. Смотреть, вдыхать, трогать, то и это, с утра и до ночи, все впитать, проглотить. Я и вне себя, и беспредельно в себе. Бегаю по улицам в рассветных сумерках, еще до начала экскурсионной программы, ничего не ищу, а как собака, держа нос по ветру: почуять атмосферу. Мусорные баки черно-коричневые или цвета яичной скорлупы оставляют меня равнодушной, но не обшарпанные подворотни, не тусклый свет уличных фонарей, не испуганные взгляды прохожих. Мир приглушен.

Звонкий детский голос не отсюда? А сочные краски афиши кукольного театра?

На Вацлавской площади дворничиха с короткой стрижкой невозмутимо работает метлой. На вокзале – женщины в форме, их солдатский шаг звучит горько (мне приходит в голову, их душа в складках мундира). И спешащий люд, подгоняемый властными громкоговорителями.

Когда появляется Ян, готовый открыть нам сокровища города, я уже онемела от впечатлений. Барочные дворцы и церкви проносятся мимо меня сказочной вереницей. Их слишком много. Я прошу его как-нибудь вечером показать мне Малую Страну. Он сдержит свое обещание. После улиц алхимиков, собора святого Вита, старого еврейского кладбища, Тынского храма, влтавских мостов и всего прочего из списка достопримечательностей.

Как-то в пятницу вечером он приглашает меня выпить чаю в кафе «Славия», потом мы проходим по Карлову мосту и идем бродить по ночным улочкам Малой Страны. И снова меня увлекает водоворот времени. Но на этот раз он уносит меня далеко назад, вертикально, сквозь века. Большинство улочек безлюдны. Нет ничего, что напоминало бы о настоящем. Только дружелюбный голос Яна, моего лоцмана по театральным кулисам. Я говорю, что у меня немного кружится голова. Он берет меня за руку и больше не отпускает.

Я приезжаю еще и еще. В мае 1968 года все деревья стоят в цвету, Страгов благоухает сиренью, влтавские острова все в зелени, и сердца людей исполнены надеждой на будущее. Ян говорит: мы хотим реформ, все хотят этого, кроме аппаратчиков. Дубчек – герольд политической весны, надежда – звучная, как разговоры в пивной. Я сижу с Яном в его любимой пивной. За длинным деревянным столом, кружки с пивом подносят одну за одной. Официантка ставит черточки: одна, две, три, четыре, если они перечеркнуты, значит, кружек выпито пять. У каждого стола свои черточки. Пиво подогревает, начинаются дебаты, споры. Здесь много студентов, которые еще осенью 1967 года выходили на демонстрации. Но есть и рабочие, писатели, парикмахерши, учительницы. Эйфория охватила всех, это видно по разгоряченным лицам. И это заразительно. Увлекаюсь и я. Поднимаю свой бокал, чокаюсь со всеми. Впервые в жизни я, находясь среди людей, чувствую себя защищенной, солидарность с ними воодушевляет меня. Ян, который сам из разряда тихонь, сияет. Глаза за круглыми стеклами очков говорят: Да, давай! Вместе мы сильны! И заказывает очередное пиво. Когда разговор заходит о том, откуда я, меня засыпают вопросами. Что швейцарцы думают о Пражской весне, что привело меня сюда, не политика ли? Я прошу Яна перевести: весь мир смотрит на Прагу, полный восхищения и надежды. Не знаю никого, кто не держал бы за вас кулаки. А что я здесь, так это же ясно. Где же мне еще быть? Вокруг смех, аплодисменты.

Город бурлит, и днем и ночью. Мы с Яном все время бродим, от пивной до пивной. В промежутках мы отдыхаем на скамейках в парках или блуждаем по кривым улочкам. Социалистическая серость стерлась как налет. Май, май, и внутри, и снаружи.

Филармония, поездка к родителям Яна в предместье Праги Сташнице (на одиннадцатом трамвае), долгая прогулка вдоль берега Влтавы. Я прилежно учу чешские слова. Мой русский здесь не в чести.